– Мы могли бы пойти к нему прямо сейчас?
– Сразу после вечерни?
Кардинал Мадруццо выглянул в одно из высоких арочных окон. Послеполуденное солнце все еще освещало восточную сторону дворца. Он стиснул зубы. Кардинал де Гаэте, напротив, казался воплощением хладнокровия.
– Я благодарю великого первосвященника за то, что он позволил нам показать свое смирение в уроке терпения.
Ирония эхом отразилась от стен помещения. Но до Папы Климента эта ирония не дошла.
– Точно.
Де Гаэте посчитал про себя до десяти.
– Или мы можем пойти туда прямо сейчас?!
– А!
Папа Климент встал. Вокруг зашуршали одеяния, когда все посетители разом склонились в глубоком поклоне. Папа окинул собрание доброжелательным взглядом и приветственно помахал рукой опустившим головы людям.
– Усердие должно быть вознаграждено, мой дорогой друг, – заявил Папа Климент.
– Благодарю вас от всего сердца, святой отец.
Папа просиял.
– Точно.
Кардинал де Гаэте стиснул зубы и подавил улыбку, превращавшую его черепашье лицо в крокодилье. Он сделал сколько шагов вслед за Папой, но затем остановился.
Кардинал Мадруццо, как и остальные присутствующие, склонился в глубоком поклоне и рассматривал мозаику пола.
– Пс-с! – яростно прошипел кардинал де Гаэте, и этот звук эхом отразился от стен огромного зала для аудиенций.
Мадруццо вздрогнул, выпрямился и последовал за улыбающимся и кивающим Папой и своим коллегой с побагровевшим лицом в глубины Города ангелов.
После долгой ходьбы мимо приветливых придворных склоняющихся в поклонах монашек через просторные анфилады комнат, пол в которых был выложен сверкающим паркетом, а на настенных фресках играли солнечные блики, два смущенных кардинала и один Папа, становящийся все более доброжелательным и усердным, достигли наконец помещения, из которого доносились булькающие звуки и стоны.
Папа Климент распахнул дверь помещения.
За стенами Латерана полуденное солнце пылало так жарко и настойчиво, что можно было подумать, будто на дворе август, а не начало марта. Возможно, обоим кардиналам тоже так показалось. Смрад Вечного города донесся до них и вынудил кардинала Мадруццо вытащить носовой платок и закрыть им рот и нос.
Рубаха прилипла к телу кардинала де Гаэте. За все время, пока они шли из Латерана, он не произнес ни единого слова и молча потел, потому что знал: стоит ему открыть рот – и он заорет во все горло.
– Неужели он действительно показал нам кастрата, делавшего распевку? – наконец глухо спросил Мадруццо сквозь платок, все еще не веря в происшедшее.
Лицо кардинала де Гаэте почти почернело от бешенства.
– Мы отошлем сообщение отцу Ксавье, – сдавленно произнес он. – Он должен знать, что мы сели в лужу.
1592: Завет сатаны
В смерти все равны.
Сенека-младший, «Нравоучительные письма к Лукуллу», XIV, XCI, 161
Крохотное окошко рывком отворилось. «На Андрея уставились два глаза, горящих в темноте. Он попробовал улыбнуться из-под капюшона.
– Опять? – невежливо спросила фигура по ту сторону монастырских ворот.
Андрей растерянно молчал.
– Я спросила: опять, брат? Ты забыл еще что-то? Даже и представить себе не могу что.
Похоже, голос принадлежал пожилой женщине, он был сух и полон цинизма человека, у которого в течение всей жизни не было ни единой возможности укрепить свою веру в доброе начало, заложенное в человеке. Андрей сбросил капюшон.
– Я не монах.
– Вот как.
Не похоже было, чтобы отношение к нему изменилось. Андрей выдавил еще одну улыбку.
– Я хотел бы поговорить с матушкой настоятельницей.
– О чем?
– Речь идет о ребенке.
– Ну надо же, – ехидно заметила старая привратница.
Андрей беспомощно смотрел на маленькое окошко. Его план работал – но только до этого момента. В кармане лежал документ, выписанный верховным судьей Лобковичем, или, точнее говоря, с печатью верховного судьи Лобковича. Текст документа гласил, что его обладатель действует по заданию императорского двора и тот, кто посмеет чинить ему препятствия, несет за это личную ответственность. Во втором абзаце речь шла о том, что императорский двор требует выдачи такого-то ребенка, содержащегося в приюте для детей падших женщин. Императорский двор, верховный судья и податель документа гарантируют дальнейшую безопасность и благополучие ребенка. И речи не могло быть о том, чтобы кармелитки предпочли подчиниться приказам какого-то иностранного монаха-доминиканца, а не непосредственного доверенного лица верховного судьи.