– Что произойдет, когда я больше не буду вам нужна?
– Когда ты искупишь свою вину, я тебя отпущу.
– Когда мне будет позволено увидеть ребенка?
– Когда ты искупишь свою вину.
– Вы сказали, что Вацлав болен. Если все это продлится слишком долго…
– Сколько это продлится, зависит только от тебя.
– Послушайте, отец. Я умею читать, писать и считать. Я немного понимаю по-латыни и знаю несколько греческих букв. Я умею готовить, шить, играть на арфе и петь. Я знаю, что вы считаете меня обычной публичной девкой, которой хватило глупости забеременеть от чужого жениха, но вы глубоко ошибаетесь.
«В корне, – подумал отец Ксавье. – Я в корне ошибся». Мгновение он колебался, не зная, следует ли ему сейчас встать и уйти, ни слова не говоря, но что-то в нем почти возликовало. Он хотел найти себе умный, но слабовольный инструмент, который помог бы ему осуществить его планы, а вместо этого судьба преподнесла ему образованного человека, который умел думать почти так же хорошо, как он сам, и которому уже через несколько минут удалось то, что другие, более опытные люди, не сумели сделать и за много лет: удивить его, отца Ксавье, и настолько, что несколько мгновений он не знал, что и сказать.
– Так просвети меня, – предложил он.
Только тот, кто знал его очень хорошо, сумел бы уловить в его голосе легкую хрипоту.
– Я Иоланта Мельника из Страхова. Мой прадед был одним из мельников Страховского монастыря, дед стал хозяином всех мельниц, моловших муку для монастыря, а мой отец – торговец, имеющий дело с зерном и обладающий патентом на производство муки. Вся моя семья – католики. А отец моего ребенка – нет. Мы любили друг друга и, когда узнали, что ни его, ни мои родители никогда не дадут согласие на наш брак, захотели поставить их перед свершившимся фактом. Мы как можно чаще спали друг с другом, пока я не забеременела.
Она умолкла. У отца Ксавье возникло чувство, что она ждет: вот-вот он обвинит ее в спланированном и сознательном распутстве, и он подумал, что переоценил ее. И тут он понял: она замолчала лишь потому, что иначе не смогла бы совладать со своим голосом.
– Когда я открылась своим родителям, они выгнали меня из дому. У меня есть две старшие сестры и трое братьев. Вы можете представить себе, как сильно я уважала свою семью еще до этого случая. Какое-то время я ночевала в сточной канаве на улице, на которой жили мои родители, поскольку считала, что они сжалятся надо мной и примут обратно. Когда же пришла осень и я целыми ночами сидела, съежившись, продрогшая до костей, прижимаясь к стене дома, а мне никто не открывал дверь, я наконец решилась постучаться и умолять о прощении и жалости во имя жизни у меня под сердцем.
Отец Ксавье и следующую паузу переждал молча. Тем временем в келье полностью стемнело. Свеча, горевшая снаружи, в коридоре, бросала в комнату узкие полоски света через неплотно закрытую дверь.
– Мой отец позвал стражей, и они забрали меня от порога его дома. В отчаянии я бросилась к родителям своего возлюбленного, но там выяснилось, что мой отец обвинил его в том, что он обесчестил меня и что…
Она попыталась сдержать слезы, но ей это снова не удалось. Отец Ксавье с трудом мог разобрать, что она бормотала, но и без того знал, что она пыталась произнести. Он знал, каково наказание для насильников, – утопление. В Праге это было определенной традицией, основанной еще епископом Иоганном Непомуком. Он догадался, что произошло, когда Иоланта попыталась обрести поддержку в семье своего друга: ее точно так же прогнали прочь, как и от порога собственного дома, – то ли потому, что его родители видели в ней причину смерти своего сына, то ли потому, что боялись навлечь на себя еще большие неприятности. То, что последовало за всем этим, угадать было легко: нищета, голод, незаконное попрошайничество, время от времени кража продуктов. Он был уверен, что она не торговала своим телом. Не так уж много мужчин, которых возбуждает беременная женщина, потому что последние встречаются им на каждом шагу: во-первых, как правило, в собственной спальне, во-вторых, в убежищах для женщин, подвергшихся насилию, где большое количество девушек постоянно беременны. Однако, если бы и нашлись клиенты, он подозревал, что она бы этого не сделала даже ради спасения своей жизни. Единственную цену, за которую она готова была пойти на это, нашел отец Ксавье – перед городской стеной в Малой стране, глубоко скрытую тремя месяцами зимы, землей, известью и другими детскими трупиками.
– Малыш Вацлав – это все, что у меня осталось от моей любви, – прошептала Иоланта. – Я принимаю ваше предложение, отец, но не из уважения к вашей рясе или из страха перед вашими мертвыми черными глазами. Я принимаю его, поскольку это для меня единственная возможность снова увидеть ребенка и спасти его из этого ужасного дома.