Но что было самым интересным — это энергия, которую они, кажется, не заметили. У них было много энергии от Кодекса.
— Спасибо, брат! Я это ценю, — мысленно обратился я к Кодексу.
И ощутил в сердце и своей душе невообразимое тепло поддержки. Так, словно за моей спиной стояла вся история Кодекса. Все его участники незримо сейчас смотрели на меня и на то, что я делаю. И я прекрасно понимаю, что мне не будет легко. Захват этого мира — только первый шаг.
После него будут еще другие сражения. Ведь чем дольше я нахожусь в башне, тем больше понимаю, что это такое и какую ценность она из себя представляет. Равномерная никогда не сможет это место отпустить. Ведь это сразу выведет Кодекс на новый уровень. На тот уровень, на котором она, скорее всего, когда-то была.
А потому, как бы это печально ни звучало, но я даже готов пожертвовать собой ради достижения этой цели. Однако… не буду, потому что знаю, что в любом случае справлюсь. Ещё я помню, что у меня есть семья, которая всегда ждет меня дома. А я пообещал им выжить!
Глава 8
Башня гудела, как огромный орган, на котором играл сам Кодекс: то ли ветер, то ли сама энергия Мироздания выводила весь спектр звуков, которые находились далеко за пределами обычного человеческого слуха. И это не было бессмысленной какофонией. Во всем происходящем была какая-то своя уникальная структура. Однако яркие голубые огни на шести зубьях горели ровно, а вот седьмой — упрямый и тусклый — то вспыхивал, то исчезал, будто не верил, что ему снова позволено светить.
— Держу… — прошептал я сквозь энергию. — Держи и ты, брат!
В ответ Башня дрогнула, и по швам камней побежали узоры-письмена, распечатывая древние предписания. Изнутри поднялся столб силы — не слепой выброс энергии, а плотный голубой огонь, который наполнял мою грудь предвкушением и радостью. Он медленно закручивался, обнимая шпиль, и уходил в небо — туда, где невидимо работало само Мироздание, чье имя мы всегда произносили только мысленно.
А внизу мир превращался в мясорубку — но нашу, правильную, не их. Твари из Океана Душ, собранные в сотни, рвали ряды врага, создавая коридоры для мёртвых легионов Мораны. Там, где падал вражеский знаменосец, поднимался наш штандарт — призрачный, сотканный из зеленоватого огня богини Смерти. Там, где волнами накатывали на нас вражеские орды, Темная чернилами Бездны заливала само Пространство, и оно хрипело и ломалось, уходя в тишину.
— Пандора, — кивнул я, не оборачиваясь, — держи правый фланг. Их араканты с копытами на боках — твои. Пора призывать деток — не стесняйся!
— С радостью! — отозвалась она, и мир наполнился жутким воем.
Из колышущихся теней, как из густого непроходимого леса, высыпали стаи невиданных животных. Пандора не призывала — она вспоминала. Вспоминала всех животных, которых любила и берегла местная Вселенная до того, как её выровняли до безликости, и давала им новые тела.
Полетели на мягких кожистых крыльях — сумеречные Волколеты, прыгали Гарнасы — кошки с копьями вместо хвостов, из-под земли выползали шипастые Шнуры. Над полем вздымались давно забытые во всех мирах Элефантусы — могучие, с двумя парами бивней, мифические животные, похожих на огромных слонов, которые летали с помощью огромных энергетических крыльев, напоминающих ажурные крылья бабочек. И все эти «детки» топтали некротический строй, как сухую солому. Вой был песней, которая удерживала всё живое, пока Морана пела свою… Песню Смерти…
— Вставайте, — глухо сказала Морана, воздев руки к небу, и они встали.
Из пепла и из свежей крови, из костяных обломков и из кусков плоти поднимались мёртвые. Но не марионетки Абаддона, а её. У каждого из них в глазницах, вместо зеленоватой энергии Смерти, горел синий огонь — подарок Кодекса. Это было одновременно удивительно и… страшно. Мертвые воины не тянулись бездумно к живому, не жрали любую плоть, до которой могли дотянуться, не бесновались в кровавом бешенстве. Они шли. И каждый удар их щитов звучал как удар молота по наковальне. Они отбивали время, пока Башня набирала необходимую силу для переноса.
Темная не шла. Темная летела, раскрашивая все пространство чернилами и молниями. Её волосы уже не развивались живыми змеями: они стали пламенем без света, от которого ломалась сама Хроника. Линии-правила, что ползли по воздуху, как нотные станы чужой музыки, составляющие саму суть Равномерной — при её приближении чернели, сохли, слетали пеплом.