Напарник мягко взял майор за подбородок, приблизил кабель вплотную к ее лицу. Зонд коснулся глаза Мари, изогнулся, скользнул под веко. Он был покрыт биополимером, чтобы не причинять лишнего дискомфорта, и все же чувство, что холодный, скользкий червь пытается проникнуть в ее мозг, оказалось худшим моментом и без того не лучшего дня.
Некоторое время напарник слепо глядел вдаль. Затем интерфейс нейро погас окончательно, и снова загрузился, на этот раз без проблем.
— Работает? Хорошо. Ничего страшного не было, пара цепей сгорела, но я переадресовал в обход. Обычно с этим бы даже самодиагностика справилась, но ее тоже зацепило.
Гибкое тело зонда выскользнуло из-за глазного яблока майора, и она вздохнула с облегчением.
— Спасибо.
— Да не за что.
Больше сказать было нечего. Майор направилась к выходу. У самой двери обернулась, посмотрела на Роланда — не передумал ли тот оставаться наедине со своими мыслями. Но снова он был погружен в созерцание кровавого пятна.
Мари вышла.
По возвращении в участок, настал ее черед стоять перед генералом. Тот ничего не сказал, только взглянул на потрепанную Мари, хмыкнул и внес в личное дело официальный выговор — за нанесенные гражданским травмы, и не менее официальную похвалу, за успешное спасение заложников.
— Свободна на сегодня. Иди отлеживайся.
Мари кивнула и не стала задерживаться. По дороге домой, цивусы с опаской поглядывали на ее разбитое лицо. Она с вызовом, прямо встречала их взгляды. Тогда любопытствующие отворачивались, ускоряли шаг.
Войдя в квартиру, она попыталась позвонить Роланду. Тот не ответил. Майор пожала плечами. Пусть. Не ребенок, долго дуться не будет, да и сам может разобраться со своими внутренними демонами. По крайней мере, она дала знать, что на связи, если он захочет поговорить.
В очередной раз заказав доставку еды, майор села на кухне, перед экраном. Смотреть сгенерированные вещи не хотелось. Мешало смутное чувство, рожденное знанием, что они заражены неизвестным вирусом. Конечно, она не ожидала от него ничего серьезного, но все же. В медиабиблиотеке были и доисторические фильмы, из тех, что были сделаны еще людьми. Смотреть их было странно. Частично потому, что они не были идеально подогнаны под ее вкусы, под ее личность, и невозможно было без раздумия потреблять их. Некоторые моменты заставляли ее скучать, некоторые вызывали желание поспорить, некоторые были просто непонятны. Это больше походило на диалог, чем пассивное развлечение. Только вот, и это была другая составляющая их странности, нельзя было ответить авторам, давно уже мертвым. Сложно было переживать героям, следить за сюжетом, потому что, в каком-то смысле, она уже знала, чем все кончится. Обреченные люди прошлого жили, занятые своими мелкими проблемами, а катастрофа, такая близкая, но которую можно было еще избежать, тенью лежала на них.
Входящее видеосообщение от неизвестного пользователя. Мари приняла его не задумываясь, не удивившись, когда увидела задумчивое лицо Никиты.
— Если спросить среднего цивуса, о том, какое изобретение принесло наибольшее зло человечеству, — повел декер монолог, — он неизменно ответит что-то вроде пороха, ядерного оружия, кобальтовых бомб. Что не имеет смысла на мой взгляд. Да, эти средства позволили людям с гораздо большей эффективностью истреблять себе подобных. Но и острыми палками мы с этой задачей справлялись неплохо. Монгольская орда убила пять процентов населения Земли в свое время. Не рекорд, и совсем уж смешное количество, если брать абсолютные числа, но впечатляет, если принять во внимание, с какими технологиями им приходилось работать. Но, что более важно, у них не было идеи, кроме амбиции и таланта Темучина. И, как и всегда в таких случая, стоило лидеру умереть, наступающая на Европу волна отхлынула, завоевание остановилось, империя распалась на отдельные части. Потому что ничто не объединяло многочисленных наследников Чингисхана.
Но в сороковых годах пятнадцатого века, Иоганн Гутенберг изобрел нечто, что позволило идеям, идеологиям, распространятся как пожару. Он создал печатный пресс. Цивилизация позволила мемам появится, множится. И все же обмен информацией был слишком медленным, знание было слишком легко контролировать. У цивуса средних веков не было выбора, о самой важной вещи — слове божьем — он мог узнать только через привилегированную касту жрецов. Но стоило множеству печатных библий наводнить континент, стоило грамоте стать чуть доступнее, как они начали задаваться вопросом — а зачем нам содержать бесчисленных духовников, если каждый сам теперь может читать интерпретировать священную книгу. Конечно, в итоге все обернулось не совсем так. Устоявшийся нарратив говорит нам, что католическая церковь была коррумпированной, тиранической организацией, эдакой империей зла, подавляющей всякое свободомыслие, удушающей науку, если та противоречила догме, а протестанты — борцами за свободу, либеральными, рациональными. Только вот Мартин Лютер, отец Реформации, восхищался Савонаролой, который установил теократическую диктатуру во Флоренции. Главной темой его девяности пяти тезисов, главной претензией к церкви, было то, что она слишком мягко обращается со всякого рода грешникам. Которых, с его точки зрения, нужно было карать, карать без жалости, вместо того, чтобы продавать им индульгенции. Его стараниями, простая вера уступила место агрессивному фанатизму. Который очень скоро вылился в первые религиозные войны. Да, кто-то мог бы поспорить с этим утверждением, сказать, что религия была источником войн и раньше. Упомянуть крестовые походы, например. Только вот Урбан Второй, воззвавший к первому крестовому походу, весьма прямо говорил, что главная его цель — это взять ведущую бесконечные междоусобные войны знать, и спровадить ее подальше, где она будет чужой проблемой. Можно долго говорить об успешности и этичности подобного подхода, но нельзя оспорить факт, что в его решении на первом месте стояла политика, а призвание помочь страдающим под игом ислама христианам — не более чем инструментом пропаганды.