Кое-что о проклятиях
Я обещал вам рассказать какую-нибудь прусскую мистическую историю. В детстве я их наслушался множество. И про вампиров - в том числе. Вера в этих тварей, думаю, пришла к нам от славян. Расскажу, пожалуй, об одном жутком происшествии, которому сам стал свидетелем.
Мне тогда было восемь лет. В усадьбе деда на конюшне служил конюх-литовец. У него был сын лет пятнадцати, Юлиан.
Надо вам сказать, что все «вампирские» рассказы сводились к тому, что вампиром становился человек, умерший «нечистой смертью». Например, самоубийца, отправившийся на тот свет без покаяния. Иногда — убитый и оставленный без погребения. Укушенный при жизни вампиром. Человек, совершивший страшное преступление… короче говоря, тут можно запутаться. Я уже в те годы пришел к выводу, что человеку не дано знать, кто из его соседей завтра превратится в упыря.
Так вот, сын нашего конюха все хотел попробовать объездить туркменского жеребца, которого мой дед купил незадолго до того. Отец ему это настрого запрещал, но мальчик тайком от него вывел и оседлал этого злого коня. Вскочил на него — и конь его тут же скинул. Я как раз торчал рядом с плацем для выездки и видел, как Юлиан свалился с коня и больше не встал. Врач потом сказал, что он свернул при падении шею и умер мгновенно. Все были придавлены случившимся. Усадьба погрузилась в молчание.
Прошел день или два после похорон. А дело было в сентябре. Ночи стояли очень тихие, собиралось ненастье. В ту ночь мне не спалось. Я подошел к окну — было очень темно, только вдалеке мерцали редкие огни ближнего городка. А над парадным у нас висел фонарь. И вдруг мне показалось, что в узкой полоске света мелькнула фигура. Я влез на подоконник, приоткрыл фрамугу и высунул голову наружу. Темно было, хоть глаз коли. Деревья слабо и грозно шумели. Вдруг раздался какой-то странный резкий звук. Перепугавшись, я скатился с подоконника. Но тут же сообразил, что это порыв ветра погнал по двору сухие листья, и они прошуршали по плитам. Я засмеялся.
Мой смех оборвался, когда я услышал чей-то приглушенный крик. Снова стало страшно. Я еще долго сидел у окна, вслушиваясь в ночь, но больше ничего не услышал.
На конюхе утром не было лица. Я бы и не вспомнил про свои ночные страхи, но он так жутко выглядел.
На следующую ночь я уже засыпал, когда меня что-то разбудило. Я и сам не понял, что именно. Какое-то предчувствие. Снова открыл фрамугу. И услышал какое-то бормотание, словно кто-то что-то монотонно рассказывал скороговоркой. Где-то совсем недалеко. Похоже, что звук доносился со стороны флигеля, где жил конюх. Я вдруг представил, как он стоит, приоткрыв дверь, или высунулся в окно, как я, и бормочет длинную монотонную повесть ночной мгле… Что-то дикое и пугающее было в этой картинке. И тут до меня дошло — он молится. Приоткрыл окно — и молится в него. Все непонятное пугает сильнее, чем явная опасность. Я долго дрожал и не мог заснуть.
А днем я случайно услышал, как конюх говорит одной из работниц: «Вот уже закат, а ноги не идут в дом. Худо мне. Опять придет, я знаю». И она ответила: «Знаешь же, с тобой никто не пойдет, это твоя беда. Сходи к патеру, может, он тебе сумеет помочь».
Несколько ночей подряд я стоял у окна и пытался разглядеть, кто это ходит к конюху. Но ничего увидеть не смог — только неясный силуэт в свете фонаря, шорох как от сухих листьев. И голос конюха — то бормотание молитв, то просто стон, словно он не мог вынести того, что видел.
Прошла неделя. Я сидел в кабинете у деда, мы с ним читали какую-то книжку. Тут к нему постучались — пришел конюх поговорить с хозяином. Дед велел мне пойти погулять, но я недалеко ушел, спрятался за портьеру и услышал…
Конюх пришел просить расчет. Сказал, что хочет уехать. Дед удивился, спросил — куда? «Куда-нибудь, — был ответ, — лишь бы подальше отсюда».
Дед настаивал, чтобы он объяснился, и тогда конюх поведал страшное. «Мой сын — упырь, — сказал он. — Каждую ночь приходит ко мне, скребет стены когтями, кажет клыки. Я стою и читаю до утра молитвы, спать боюсь. Хоть и окропил святой водой углы, но не шибко на нее надеюсь. А он с каждой ночью злее, боюсь, сил у меня не хватит».
Дед велел ему прекратить пороть чушь и сказать, что же случилось на самом деле, и почему он решил уехать. Но конюх настаивал на том, что он боится своего сына, который превратился в вампира. «Самое ужасное, — говорил он, — что в первую ночь он был такой, как обычно. Пришел, постучал в окно, попросил открыть. Я спросонья чуть не открыл, но вдруг вспомнил, что похоронил его, и как закричу… А он начал скрестись, копает под дверью, как собака… и рычит…»
Дед долго не мог поверить в то, что конюх говорит это серьезно. Но бедняга трясся и продолжал живописать, как то, что недавно было его сыном, скулит, как волк, скрежещет зубами и царапает двери и окна, пытаясь пробраться внутрь. Каким жутким стал его мальчик — полумертвец-получудовище…