Нет, не так.
Его оглушили, вывезли на ржавой лодке на середину реки. Избили настолько сильно, что следы видны до сих пор. И случилось это потому, что я показала больше чувств, чем имела на то право. И Финола воспользовалась моей слабостью.
А Лайзо… Не знаю, что понял он, глядя на пояс, но в зелёных-зелёных глазах теперь горело что-то такое, невыносимое…
«Ещё мгновение — и он скажет непоправимое», — поняла я вдруг и прежде, чем с его губ сорвался хоть один звук, прижала пальцы к ним.
Пояс змеёй лёг на полу, никому не нужный.
— Молчите, — приказала я шёпотом, потому что голос сел. — Молчите, потому что если вы произнесёте это прямо сейчас, мне придётся сказать «нет» и ещё много ужасных слов, потому что я графиня Эверсан-Валтер.
Губы его были очень горячими. Ладонь у меня пылала. Лайзо на несколько секунд замер с закрытыми глазами, а затем так же, не размыкая век, бережно взял мою руку, склонился — и поцеловал пальцы, запястье, снова пальцы. Я позволяла ему, и это тоже был ответ — на несказанные слова.
— Тогда я буду говорить, когда вы сможете услышать, — произнёс он хрипло и опустился на одно колено, словно принося присягу.
Руку снова обожгло прикосновением.
— Да, прошу, — едва слышно ответила я. Голова кружилась так, что, казалось, можно опрокинуться на воздух — и поплыть. — Вы мужчина, в конце концов. Придумайте что-нибудь.
— Клянусь.
Это слово я не услышала — кожей почувствовала. И вздрогнула, и пошатнулась, ощущая себя одновременно больной, неизлечимо больной, и очень счастливой. Он почувствовал неладное и застыл, коленопреклонённый, как рыцарь из книги сказок, глядя снизу вверх.
Точно во сне, я протянула руку — левую — и произнесла:
— Ещё.
Лайзо взял её бережно, как сокровище, огладил по контуру и поцеловал кончики пальцев, затем прижался щекой. И тепло его дыхания на запястье волновало сильнее, чем даже поцелуи, потому что теперь мне казалось, что у него тоже кружится голова и земля уходит из-под ног.
Нет, невыносимо.
Я отстранилась и шагнула к столу, точно сомнамбула. Затем села на своё место, переложила книгу для записей из стороны в сторону, собираясь с мыслями. Лайзо всё так же оставался недвижим.
А мне, кажется, ясно теперь было, с чего начать.
— Мой предок, — произнесла я тихо, — первый граф Валтер, когда-то звался Вильгельмом Лэндером и был простым рыцарем. Знаете, за что он получил свой титул?
Лайзо качнул головой.
— Нет.
— За высочайшую доблесть, за храбрость и ум, равных которым не было среди рыцарей, — ответила я, перелистывая страницы — пока ещё пустые. — Дело было не в одной битве. Государю он служил много лет. И даже то, что в жёны Вильгельм Лэндер взял язычницу, дубопоклонницу, не помешало ему стать графом. Никто просто не посмел ничего сказать. Далее, моя прабабка, леди Сибилл… О ней я уже рассказывала. Вы ведь храните серебряные часы с дарственной надписью? — Он снова кивнул. — Но вы, полагаю, не знаете, что её супруг не был графом Валтером с самого начала. Титул и земли полагалось унаследовать его старшему брату. Но в сражении при Мон-Жермен именно младший из двух братьев имел смелость добиться аудиенции у генерала Уэбера и предложить план, который в дальнейшем помог переломить ход сражения. Из двух сыновей отец, граф Валтер, выбрал более достойного наследника. Возможно, старшему сыну нелегко было смириться с этим, однако решение он поддержал. Интересная история, как вы полагаете?
— О, да, весьма, — откликнулся Лайзо странным, хрипловатым голосом.
Я перевела дыхание и продолжила:
— Теперь моя мать… Вы, полагаю, слышали, что брак этот считали мезальянсом. Граф Эверсан-Валтер и младшая дочь баронета Черри, чья родословная более чем сомнительна. Говорили, что это история всепобеждающей любви. Возможно, и так. Но моя мать, леди Эверсан-Валтер, вовсе не была такой слабой и тихой, какой казалась. — Тут я помолчала, не зная, как продолжить и как облечь в слова то, что для меня самой оставалось смутными догадками, намёками. — Вы ведь знаете, чем занимается маркиз Рокпорт, верно? Мой отец… мой отец, полагаю, раньше занимался тем же. А леди Эверсан-Валтер писала для него письма под диктовку — всегда, до самого конца. И, надо полагать, не только светские… О леди Милдред рассказывать не буду, — улыбнулась я. — О её подвигах и так говорят слишком много. Но добавлю ещё вот что. Никто из тех, кем особенно гордятся Валтеры и Эверсаны, не имел высоких покровителей, не был богат. Многие из них даже нарушали неписаные законы, как Вильгельм Лэндер, который женился на дубопоклоннице. Но каждый из них стал особенным человеком — настолько особенным, что именно для него — или для неё — и высший свет, и государь, и вся страна готовы были немного, на шаг, поступиться традициями. Вы понимаете?