И я могла бы слопать целое дерево, если бы не громкий крик:
– Эй! Хватить тырить мои вишни!
Наслаждение уступило место страху; помню, как спрыгнула на землю, но зацепилась курткой за края штырей. Болоньевая ткань смачно треснула и разошлась по шву, но это было последнее, о чём я сейчас думала – мне важнее было унести отсюда ноги.
– Стой! Кому говорят!
Голос я узнала сразу. Мне хватило всего одной короткой фразы, чтобы запомнить его и уже никогда не забыть. Но о том, чтобы остановиться, и речи быть не могло: страх гнал меня вперёд по петляющей тропинке в сторону пятиэтажек, в одной из которых я жила, и остановилась только на втором этаже своего подъезда. Сквозь окно я видела, как во двор вбежал Сергей и, запыхавшись, привалился плечом к дереву; оглядывался по сторонам в надежде понять, куда я исчезла, но всё было без толку.
Три пятиэтажных здания стояли в форме буквы «П»; три здания по три подъезда в каждом – гиблая идея обыскивать все. Но когда он развернулся и пошёл в сторону своего дома, меня почему-то затопила печаль: мне хотелось, чтобы он меня нашёл и... не знаю, зачем.
...Кто бы знал, что такие гонки станут нашим ритуалом.
Я была слишком упёртой, чтобы оставить в покое его сад, а Сергей будто чувствовал это – или ждал меня – но каждый раз, как я только успевала дотянуться до ягод, он уже стрелой летел в мою сторону. Снова спринтерский забег, снова бесплодные поиски, и снова удаляющаяся ни с чем спина, но постепенно я стала замечать, что он уходил с улыбкой. Меня это озадачивало – по идее, я ведь должна была быть преступницей в его глазах – но эта его улыбка, от которой у него появлялись эти милые ямочки на щеках... Она заставляла меня забывать обо всём, кроме него, и думать, думать, думать.
Парень стал моей отдушиной во время бракоразводного процесса родителей.
А эта наша беготня продолжалась до времени, когда я пошла в пятый класс.
2
...Мне стукнуло одиннадцать, я подросла и уже начинала корчить из себя взрослую девушку. Наверно, это было связано со слишком ранним созреванием одноклассниц, от которых я старалась внешне не отставать, чтобы не выглядеть гадким утёнком среди лебедей.
Теперь с Сергеем мы виделись гораздо чаще; поначалу я его побаивалась, но торчать на переменах в классе было глупо – и скучно – поэтому я выходила в коридор, чтобы поболтать с подружками из параллельных классов. Иногда сидела в коридоре одна, провожая глазами учеников, и завидовала тому, что не могу выглядеть такой же расслабленной: подростки часто смеются друг над другом по каждой мелочи, а я насмешки переносила очень болезненно, поэтому старалась не создавать прецедентов.
Всё изменилось, когда на одной из больших перемен Сергей сел на лавочку рядом со мной.
– Привет, гонщица, – весело улыбается, заставляя меня глупо краснеть.
У него это вообще отлично получалось – вгонять меня в краску.
– Привет, – глухо роняю в ответ.
– Ну и как тебе мои вишни на вкус?
В пытливом взгляде ни намёка на злость – только веселье – и мои щёки пылают ещё сильнее.
– Вкусные, – не могу не улыбнуться в ответ.
– Я Сергей, кстати, – протягивает мне ладонь.
Не привыкшая к такому близкому контакту с противоположным полом, я пару секунд тупо смотрю на его руку с ободком простого серебряного кольца на указательном пальце.
– Вика, – всё-таки жму немного шершавую ладонь.
Мимо проходят трое парней – одноклассники Сергея, судя по всему; одного из них я знала: это сын нашей первой классной, Димка Аистов. Он часто приходил к своей маме на переменах – весь такой из себя – и мои одноклассницы разевали рты, обсуждая его причёску или «нереальные голубые глаза». Я голубоглазых никогда не любила – какой-то пустой, бездушный цвет. Свои карие тоже недолюбливала, потому что они мне напоминали грязную глинистую лужу. Всегда мечтала иметь какие-нибудь необычные глаза – сиреневые, например.