Укладывал по сортам. Длинные пики к длинным, средние копья к средним, короткие дротики, так их, вроде, называют, к дротикам. Маленькие засапожники, большие ножи, похожие на кинжал царя Грозного, сыгранного Яковлевым, прямые и кривые сабли, шашки или ятаганы - да оно важно, название? – увернул в дряхлую мешковину, найденную на судне. Кирасы, два десятка - тоже отдельно.
Срывать спину не стал, сделал четыре ходки, По песочку, как «бурлак с бечевой». Зарыл быстро, замёл следы веткой. Оглядел, похвалил себя. Два копья, три сабли и десяток разных ножей отобрал для себя, замочил у трапа. Пусть кровь откиснет, смоется, останется лишь песком потереть.
Когда оружие легло в захоронку, настал черёд сухопутных трупов. Мишка похоронил всех, честь по чести, не оставил гнить, как падаль, хоть могильщиком не нанимался. Лопата, найденная на судне, оказалась деревянной, раз в десять тяжелее снегоуборочной и узкой, как штыковая. Упахался Безруков, пока уложил всех в песчаный приямок у берега. Сорок семь покойников. Три тонны трупов! Не ангелы? И что? Мишка их искренне пожалел:
- Покойтесь с миром.
Наверное, молитва была бы нужнее, но, если посмертие есть, пусть оно будет добрым. Безрукову после таких немудрёных слов – полегчало явственно. Психология не врёт, однако.
На судне повоевало трое латников и пятеро моряков. Последнюю схватку выграл-проиграл высокий кирасир, у которого в печени торчала шпага капитана корабля. Видать, когда тот колол рубаку, потерял голову. Она одиноко лежала у борта вниз лицом. Труп капитана, в кружевном воротнике и манжетах лежал на спине, откинув руку с перстнями белого и желтого металла.
Мишка обыскал моряков, снял три панциря, посомневался над капитаном, обматерил себя и свинтил цацки с мёртвых пальцев. Цепь с шеи и пару брошек снял уже без колебаний. Туфли на высоком каблуке вызвали сомнения, но качественная кожа заставила сдёрнуть их - Мальвине, наверняка, подойдет.
- Нет, моряки, вас я закапывать не стану. Пусть море принимает, - решил он, подхватывая тело капитана.
И тут Мишкины руки попали в липкую смердящую жидкость, что заставило вспомнить об осторожности. Пусть поздно, но Безруков сообразил, какой опасности подвергается. Гнилостное разложение началось, значит, что? Как только насыщенная микробами гадость попадёт в царапину на коже, он запросто может отбросить коньки. Или копыта. Или склеить ласты.
- Вот я дурак! Руки бы замотать чем, - поставил он себе задачу, лихорадочно отмывая испачканную ладонь морской водой. - О! Перчатки. Они ведь признак аристократизма? Верно. Мушкетёры даже жрали в них!
Он кинулся в кормовую надстройку. Повезло почти сразу. В шкафу, на одной полке с большими фетровыми шляпами разных цветов лежали перчатки. И впечатляли разнообразием даже в полумраке каюты: кожаные, замшевые, жёлтые, белые и чёрные, тонкие и не очень толстые, зато с крагами, похожие на мотоциклетные из старой жизни. Жаль, не резиновые, как в морге.
За неимением лучшего Мишка надел краги. После этого вопрос похорон решился просто. Переваливать моряков и кирасиров за борт оказалось занятием трудным. Вагоны разгружать и то легче. Восемь трупов по пятьдесят-шестьдесят килограммов булькнули, но не утонули, а медленно уплыли в море по незаметному течению. Безруков прошептал вслед каждому покойнику слышанное однажды в церкви:
- Упокой, господи, душу раба твоего.
Завершив труд, Безруков плюхнулся в воду рядом с трапом. Прямо в одежде. В воде же содрал с себя перчатки, джинсы, футболку, трусы, хорошенько оттерся песком. На берег Мишка вышел нагим, аки Афродита или Венера. Затем неглиже прошел в каюту капитана и устроил там знатный шмон.
Бельё удалось обнаружить в незапертом сундуке. Трусы, длиннее чем армейские, и узковатые, зато без кружевных оторочек, вполне Безрукова устроили. Со штанами так не повезло. Все оказались короткими, чуть ниже колена, с кальсонными завязками и шнурком на талии. Судя по капитанскому телу, такие портки следовало дополнять чулко-носками. Их в сундуке лежало много, пачками по две штуки, самых разных цветов.
Сорочки - все! - выглядели срамно, точно создавал их Юдашкин для Киркорова, Пенкина или Бори Моисеева. Пышные воланы и кружева по манжетам ещё можно было бы оторвать или спрятать в рукава, но жабо от горла до пупа - ни в какие ворота не лезло! Пришлось поработать ножом, отпарывая.
Получилось плохо. Первые рубахи разошлись по шву, и только третья осталась целой, расставшись с украшениями. Надев её через голову, как задумано швеей, Мишка принялся примерять обувь. Туфли не подошли. Пару бы сантиметров добавить, эх!