Мягкая печаль о потерянных родителях, этакая элегия - тоже истаяла, наподобие сатори, оставив после себя слезу. Малюсенькую, почти незаметную, которая через веко не смогла перебраться, а лишь увлажнила нос.
Шмыгнув, Мишка повторил покаяние вслух. Потому что, если судить строго (а себя судить следует только так, без скидок) местный Безруков, который вчера пропал из Москвы - есть полная пустышка. Ноль без палочки. Кому, скажите на милость, интересно знать, где он находится сейчас?
- И никому в хрен не упёрлось меня разыскивать.
Кому он озвучил это? Зачем? Да разве на такие вопросы можно сыскать ответы! Вольно человеку отчитаться перед самим собой - пусть делает. Исповедаться попу Безруков никогда не решился бы, а цену знакомым психологам он знал и в их профессионализм не верил ни на грош. Вот и признался небесам, чувствуя себя тамадой на собственных поминках:
- Как-то херово жизнь моя прошла… А почему? Или совсем дурак непутёвый или просто некому было подсказать вовремя, что хреном груши околачивать – пустое дело... Эх, родаки… Что же вы мне не приснились, не дали щелбана? Стыдно оболтусом перед вами выглядеть, – шепнул Мишка белым облакам, а потом вдруг пообещал. – Если живым останусь, вот честное слово, всё всерьёз делать стану.
Солнце ли облаком заслонило в этот миг, в глазах ли потемнело, но что-то изменилось за Мишкиными словами:
- Хорошо бы этот мир был тем иным, куда все уходят. Я бы с радостью вас обнял…
И тут на Безрукова накатил страх, дикий, безудержный. Он вдруг подумал о себе, как умершем, чьё тело осталось там, на скамье прогулочного теплохода, который попал в катастрофу под Митинским метромостом. Душа же Мишкина – хоп! – отлетела в этот мир и плюхнулась в ручей, где воды по колено.
Врач Безруков подскочил, осознав, что море, явленное ему вместо московской набережной – всего лишь мираж. Что пустая бескрайняя равнина всегда будет стоять в его глазах, что его прошлая жизнь, пусть скучная, однообразная, но настоящая жизнь тела – навсегда ушла в прошлое. Ужас охватил его. Это же надо - навсегда остаться одиноким? Чужим! В чужом мире!
Ему захотелось опрокинуться на спину, повизжать, колотя ногами и руками в манере истеричного балованного ребенка: "Мама, роди меня обратно!" И непременно с закрытыми глазами, пока слабонервный опекун – пусть даже сам господь бог! – не сдастся и не вернёт дитятю в двадцать первый век. Будь у Безрукова такой опыт, он бы поддался слабости, повизжал. Но взрослое сознание - штука серьёзная, с ума сойти не даст. Он опомнился, сильно потёр лицо руками, помассировал виски и затылок, до боли вжимая пальцы:
- Я не сошёл с ума, я не сошёл…
Паника сгинула, оставив после себя опустошение. Врач Безруков глубоко вдохнул воздух, медленно выпустил, негромко гудя мантру, подслушанную у «рерихнутого» одноклассника:
- О-о-м-м-м ма-а-а-ни-и-и па-а-а-д-ме-е-е-е ху-у-у-м-м-м…
Какую пользу от «жемчужины в лотосе» получали буддисты, Мишка не знал и знать не собирался. Ему лично нравилась вибрация в горле, она неуловимо походила на кошачье мурчание и успокаивала не хуже, чем реальное лежание ласкового котофея на груди.
Спустя десяток минут голова Безрукова вернулось в норму, относительно недавней паники, конечно. Он мысленно пнул себя: «Так, что делать дальше? Если принять за аксиому, что один в поле не воин, то вместе с писателями шансов больше будет?» Повертел аксиому, согласился с ней. Нового решения не нашёл, но второй вариант, ранее отвергнутый, продумал обстоятельно: «А если вместе, то как? Наехать или прогнуться?»
И нашел взглядом сопопаданцев. Мальвина и Виктор о чём-то спорили, сидя в тени деревьев. Видно, как дама отгоняла мух или других насекомых от своего белого лица. Не комаров, по счастью. Виктор жестикулировал. Конечно, горячо отстаивая своё, единственно правильное мнение. Или осуждая непослушного мудака-мародёра, который в этот момент по инерции подумал:
«Или всё же послать их на хрен, да уйти куда глаза глядят? Я для них человек конченый и недостойный общения. Упрямый, аргументы не принимающий. Не писатель, не фантаст. Тупой провинциал, деревенщина…»
Лукавил Мишка. Самоуничижения или, паче того, уничижения со стороны спесивых столичных жителей, которых жизнь изредка с ним сталкивала, он не допускал в принципе. Да и встретился ему лишь один-единственный придурок, чью завышенную самооценку пришлось сдвигать на соответствующий уровень. Умные москвичи местом рождения, а чаще всего лишь недавнего жительства – не хвастались и не кичились. И врача Безрукова считали не только ровней, но в чём-то и лучше их.
Только ведь такое уважение само собой не приходит, его надо нарабатывать. В нынешней ситуации ни времени, ни возможностей для доказательства Мишкиной значимости ему не представилось. Схватки с латником и мародёрства оказалось мало, чтобы произвести на сопопаданцев благоприятное впечатление.