Всё хорошее настроение Мишки улетучилось мигом. Легче росы под солнцем. Его место заняло раскаяние, которое быстро сменилось поиском решения. Как-то же надо выкручиваться из неловкой ситуации. Пойти и объяснить рабу, что Милица подставила Мишку, а он вовсе и не хотел с ней спать?
Ага, и кто поверит в такую сказку? А если Любамир поверит, то что сделает с невесткой? Убьёт. Мишка, всё-таки, мужчина не самых слабых статей, смог же уделать лучшего фехтовальщика страны. Пусть с ущербом для себя, но победил же. А что противопоставит свёкру Милица, тоненькая тростинка, которую надо беречь, защищать, обнимать, но не оставлять на потеху профессиональному убийце?
Безруков даже зарычал, представив, что Любомир коснётся его девушки. Гнев, ранее непредставимый, мутной волной вдруг нахлынул на него: "Что? Какой-то раб поднимет руку на моё имущество, на моё достояние? Да я его... Да я!"
И Мишка опомнился. Отстранил чужой гнев, присущий урождённому аристократу, помещику, барину, но никак не врачу, интеллигенту по образу мыслей, воспитанию и моральным устоям. Поднялся с кровати, целомудренно укрыл Милицу, чтобы не отвлекала, и оделся. Опоясался саблей.
- Жди меня здесь, не выходи, - приказал он девушке, которая замерла, сжалась в комочек, ощутив Мишкину решимость сейчас же, немедленно разобраться в ситуации, которую она создала своим появлением в графской постели.
Плотно, неторопливо ступая на каждую доску скрипучей лестницы, спускался Безруков, ожидая появления разгневанного Любамира. Заглянул в его каморку - пусто. Вышел во двор, огляделся. Кухарка хлопотала над завтраком, болтая с кем-то. Проверка показала, что раба нет и на кухне. Молча, не ответив на вопросительный взгляд и предложение перекусить вчерашним холодным мясом, главный войсковой лекарь продолжил обход усадьбы.
Любамир обнаружился на чурбачке за сараем. Он сидел лицом к рассвету, положив могучие ладони на колени. Сидел и смотрел на розовеющий, краснеющий, пламенеющий край неба, а когда огненно-яркий край солнца проплавил линию горизонта и ослепил молчащих наблюдателей, негромко ответил на незаданный вопрос:
- Я знаю, граф.
- И как решил?
Почему-то Безрукову и в голову не пришло взяться за рукоять сабли. Спокойствием веяло от монументальной фигуры бывшего воина, бывшего свёкра. Никаких признаков агрессии. Ровный голос, прямая спина, ноги, вытянутые вперёд. Так не сидят, готовясь вскочить и атаковать.
- Жизнь за меня решила, - как равный равному, ответил раб графу, поворачивая голову и глядя в глаза.
На лице Любамира высыхали две влажные дорожки.
- Женщины всегда чуют, жив или мёртв суженый. Сердцем, не умом. Вчера она мне сказала, что Стефана уже нет. Давно нет...
Безруков молчал. Словами сочувствие не выразишь, это лишь ритуал, а их Мишка с детства терпеть не мог. Эти показные слёзы на кладбище, это нарочитое вытьё "ой, да на кого ты меня покинул". Смерть - дама молчаливая, и в её епархии пустопорожние соболезнования, на его взгляд - лишь растравливание раны, нанесённой родным и близким покойного.
Голос Любамира дрогнул:
- ... а живым жить надо. Нравишься ты Милице. Поразил с первой встречи. А ты её имя ночами шепчешь. Слышал я, слышал...
- Нравлюсь?
- Да. Она вчера плакала, признаваясь в том. Стефан не люб ей был. А ты - да. Сердцу бабьему не прикажешь. Судьба свела вас. Кто я такой, чтобы мешать ей?
- Ты... - начал Мишка.
И запнулся. Сумбур в его голове в слова не складывался. Радость, что Милица не задолженность ему телом выплатила, а по желанию пришла - смешалась с горечью, что звучала в речи Любамира. Тот скробел о сыне, который ушёл из жизни, не оставив после себя ничего - ни ребенка, ни доброй памяти у своей вдовы. А поверх сумбура, жирно, как солярка по воде, расплывались две Мишкиных обязанности: немедленно объясниться с Милицей и признаться Любамиру признательности за правду, за искренность, да за всё!
Хотел граф Сибирский сказать было, что Любамир ему как друг, но неправда это. Слишком велик культурный разрыв между ними, слишком несхожи ментальности, а друг должен понимать друга полностью. Вот на роль отца этот коренастый немногословный мужик подошёл бы, но Мишка помнил своего отца и мать. Второго отца быть не может. Дядя?
Нет, не определиться Безрукову со степенью близости этого человека. Почти родной. Заботливый. Добрый. Честный. Так ведь такими словами поддержку не окажешь и отношение не выразишь.