- Во, блин, хирурги торакальные, - пробурчал он себе под нос издёвку над жрецами, надеясь отсрочить этим приход страха, - и без наркоза, наверное…
От следующий оплеухи Мишка отказался. Он дождался очередной реплики высокого краснокожего, прикинул траекторию ладони и в последний миг опрокинулся на спину, ногами поддев юбочку врага. Удар получился без замаха, но много ли надо мошонке, если снизу жесткая стопа, а сверху – кости тазового дна?
Пав набок, неудачливый собеседник тихонько завыл, бережно держа ушибленные тестикулы – поздно, батенька, поздно! Что удивительно, Мишку никто не пинал, не бил дубиной. Вероятно, пострадавший находился в самых высоких чинах, и никто из подчинённых не решался покуситься на пленного без соизволения начальника.
- Что молчите, гниды? – обратился к ним Мишка, обуреваемый самыми разнообразными чувствами.
Сильнее всего ему хотелось получить в руки – волшебным образом, конечно – саблю. Ух, как бы он помахал ею! На худой конец, пригодился бы «калаш», из которого студент Безруков стрелял всего один раз - на сборах перед принятием присяги. Но приятное чувство отдачи, когда пули несутся к ростовой мишени и валят её – запомнил навсегда. И здесь он бы с наслаждением, от пояса, палил бы по этим уродам, по этим козлам тупорылым, меняя магазины, пока все не подохнут или не убегут, страдая медвежьей болезнью!
Странно, почему-то Мишка сейчас не терзался моральными страданиями, что при обороне госпиталя зарубил несколько краснокожих. Раньше, в том мире, двадцать первого столетия, он жалел негров, индейцев, палестинцев и прочий угнетаемый пипл. А теперь ему было всё пофиг. Параллельно. Фиолетово. Однохренственно. Эквипенисуально.
Право на жизнь имел лишь он, его знакомые, и славяне. А враги, независимо от цвета кожи – имели право на сдачу в плен, на мирное сосуществование или на стирание с лица земли.
Поймав себя на оправдании кровожадности, врач Безруков пожал плечами и сосредоточился на поведении высокого краснокожего. Тот уже справился с болью, осторожно встал на ноги и страстно заявил Мишке:
- Быр-быр-быр-быр! Быр!
Он стукнул себя в грудь кулаком, обернулся, поманил пальцем рядового индейца, быркнул короткий приказ и ушёл с Мишкиных глаз. Рядовой остановился на гарантированной от удара дистанции, вздохнул и начал речь:
- Сын великого Монте …
Точно понять и запомнить длинное имя Безруков не смог, поэтому адаптировал титул вождя как «Вот-те-хрен-выговоришь». А смысл длинного перевода укладывался в одно предложение на русском: «Сын вождя не имеет права тебя убить или изувечить сейчас, но попросит жрецов отомстить за подлый удар ниже пояса».
- Да? – обрадовался Мишка. – Тогда позажигаем! - и рванулся, чтобы достать ударом этого краснокожего солдатика.
Но что-то ударило в голову сзади, возле уха. И наступило беспамятство.
**
В этот раз он очнулся с неприятной головной болью. Та наплывала волнами, в сопровождении тошноты и головокружения. Мишку грубо вздёрнули за связанные руки, поставили на ноги. На плечи положили жердь. Пока он промаргивался, успел поставить себе диагноз:
- Так, сотрясение мозга, несомненно... Или лёгкая контузия.
Ощупать саднящие места на затылке и темени не удалось. Вздёрнутые руки примотали к жерди, объединившей Безрукова и ещё троих, но не белых, а краснокожих. Пленники несли её на плечах, а чтобы та не соскользнула - головы их размещались с разных сторон жерди. Он, самый высокий, фактически нёс эту деревяшку и привязанные руки средних пленников на своём плече, как и первый, тоже довольно длинный.
Тропа, которой они шли, пролегала в густых джунглях. Или такой лес назывался сельвой? Мишка намеренно задавался ненужными и глупыми вопросами, чтобы в голову не закрались другие мысли. Нет, они, конечно, появлялись. Например, самая неприятная: "Меня убьют на алтаре, разрубив грудь и вырвав сердце". Или другая, тоже назойливая: "Ну, вот ты и допрыгался, попал в плен, придурок. Нет бы сидеть в обозе..."
Их Безруков гнал прочь, едва обнаруживал в голове. И заменял другими, безопасными:
- Почему индейцы такие низкорослые? Жратвы же у них хоть отбавляй! Вон какие высоченные кукурузины на полях!
- Где это мы идём? Вдоль какой реки?
- Кто проложил такую широкую дорогу?
Он задавал эти вопросы самому себе, вслух. И сам на них отвечал, насколько хватало фантазии: