Подхваченный ужасом, юный художник неторопливо отправился своей дорогой, дважды или трижды помахав неподвижной паре.
Но этот инцидент убедил его никогда больше не прикасаться к французскому ребёнку. Малыш с кроличьей фермы был исключением, маловероятным и незначительным шансом. Нет смысла снова подвергать себя опасности, исходящей от их родителей.
Любое из этих нападений могло закончиться плохо: Джонатан превратился бы в маньяка из газет. Отказ от одиночества сулил ему единственный финал. Он угодит в ловушку, станет одним из тех несчастных, которых травят родители жертвы, их газеты и их полицейские. Станьте именно тем, кем они хотят, дабы смиренно позволить им уничтожить себя. Растлитель малолетних! Джонатан не доставит им этого удовольствия.
Той осенью из Парижа пришли вести, вернувшие его к жизни.
Это было письмо от Симона, отца Сержа. В пространном и беззлобном письме рассказывалось, что Симон снова сошёлся с Барбарой – брошенной своей американской бандой и, видимо, заработавшей на своих целебных флюидах не больше, чем на своей мечтательной мазне акрилом. Она снова пошла работать секретаршей на полставки и всерьёз думала посвятить себя этой профессии. Симон знал, что она вернулась к нему исключительно ради поддержки, но он любил её, и всё остальное было неважно. Архитектурное бюро, в котором он работал, активно занималось коррупционными сделками при участии министра, депутатов, членов городского совета и банкиров; всё это дурно пахло, зато жалованье должно возрасти, что будет очень кстати теперь, когда он женится на Барбаре. В конце концов, один раз живём. Да, будет свадьба – всё, как положено, гости и всё такое; ну, а сейчас просто нужно дождаться подъёма, потому что пока проблема найти подходящее жильё для троих. Ведь ему непременно нужен отдельный кабинет, и Барбара предпочитает отдельные спальни – чтобы не привыкать слишком сильно друг к другу, в этом она права. Так что, наверное, весной или летом, когда будут деньги.
Там же, в углу страницы, как ни в чём не бывало, Симон передавал приветы от Сержа, добавив, что мальчик постоянно о нём вспоминает и очень хочет навестить его в деревне. Возможно, весной или летом, предполагал Симон, так как после свадьбы им, разумеется, нужен небольшой медовый месяц – только он и Барбара, без ребёнка… Да, так было бы лучше. Конечно же, они не собираются всю жизнь использовать Джонатана в качестве няньки. Симон предлагал это лишь потому, что его сын, честно говоря, просто обожает Джонатана. Так что, если это не станет слишком большой проблемой – но, дальше будет видно, конечно, последнее слово всё равно за Джонатаном, они всё понимают, и, в конце концов, на крайний случай всегда есть бабушки – то, по мнению Симона всё-таки… и так далее.
Он также отважно подтвердил свои художественные амбиции (скульптура, прежде всего); пересказал последние сплетни, написал о многообещающих художниках.
Едва расшифровав письмо, Джонатан почувствовал, что готов ринуться в Париж. Он ходил по дому, читал и перечитывал фразу, в которой Серж вспоминал о нём, смеялся, называл себя идиотом, открыл бутылку, вылил её в раковину, плакал, продолжая смеяться, остановился, погладил свою руку, будто это была рука мальчика, побежал в сад, с удивлением смотрел на тончайший мёртвый лист, вбежал как ошпаренный, рухнул на стул, залился слезами, уронил письмо и пережил счастье во всей его боли и всей его чистоте.
Мысленным взором он увидел дом таким, каким он был прежде. Он видел каждый предмет заново, как будто его должен был заново открыть и полюбить другой глаз. До его ушей дошёл грубый и пронзительный голос, быстрый и восхитительный, с песней реки, мчащейся по камням, сладкой простотой озёрной воды. Он приготовил еду и тщательно накрыл стол, как будто через минуту должен был появиться гость, которого он теперь будет ждать каждый день.
Поддавшись этому детскому счастью, он отодвинул тарелку, взял бумагу и нарисовал, словно для обложки скандального журнала, это грандиозное событие - приезд Сержа. Затем он увидел, что больше не может создать детское лицо. Он разыскал свои старые рисунки, посмотрел на них, и его радость угасла.
Если Серж приедет на Пасху, со времени тех рисунков пройдёт почти два года. Если он приедет летом, он будет большим десятилетним мальчиком, ребёнком, которого он не мог представить. Незнакомцем, который носит в своей памяти и в своём сердце другого незнакомца. Джонатану стало страшно.
Было уже поздно идти на автобус. Если бы Джонатан хотел поехать в Париж, ему пришлось бы подождать следующего дня. Но он больше не собирался уходить – его сдерживал страх увидеть повзрослевшего Сержа. Лучше оставаться здесь и ждать, пока его привезут.