— Благодарю, господин капитан! Тогда я подожду.
Капитан покусал губу. Застегнул одну пуговицу.
— Я вижу, вы не хотите меня понять, а напрасно: более делового и менее рискованного предложения вам никто больше по эту сторону жизни не сделает, уверяю вас. Я считаю, что двое образованных людей должны понять друг друга. Надеюсь, вам понятно, что речь идет о вашей жизни в искусстве или… о вашем небытии? Простите, что я так резок, я не должен был этого говорить… Так вы подумайте над весьма уместной латинской поговоркой: путь к искусству долог, жизнь коротка.
— Я могу понять эту мудрость, но более просто, современно, что ли… Мне всегда казалось, что человек искусства живет для народа, и если он изменит народу, его искусство умирает раньше, чем он сам.
Капитан отрицательно покачал головой, застегнул вторую пуговицу, но по-прежнему мягко продолжал:
— Вы будете петь русские народные песни. Что вам еще? Я, смею вас уверить, немало прожил в России и знаю, как прелестна русская народная песня! Так неужели откажетесь?
— А что, кроме песен, господин капитан?
— Ну… может быть, два-три слова по радио перед своим выступлением о том, что вы неплохо живете и поете в Германии…
— Нет!
Капитан застегнул последнюю пуговицу, плотно сел на стуле и решительно положил обе руки на стол.
— Скажите, вы верите в загробную жизнь?
— Да, если дело касается того, что не должно существовать на земле.
— То есть?
— Фашизма!
Гитлеровец встал и решительно подошел к пленному.
«Будет бить, сволочь!» — мелькнуло в голове, и он весь напрягся, ожидая удара.
Однако офицер не потерял выдержки и на этот раз, он одернул китель, как бы стряхивая желание бить, и негромко, но внятно и медленно заговорил:
— Не будьте фанатиком! Их достаточно по обе стороны нынешней баррикады. Фанатизм — черта, присущая лишь черни. Так будьте же выше и действуйте сообразно обстоятельствам. Поймите, все мы будем лежать в одном пласте земли, только одни уйдут туда раньше, вот в таком молодом возрасте, как вы, а другие еще долго будут жить и наслаждаться солнцем, как это сказано в одной немецкой поговорке: жить, ни в чем себе не отказывая. Так ради чего вы будете терять свою жизнь — то, что единожды и так ненадолго дается человеку…
— Господин капитан…
— И дослушайте меня… На земле было много войн, революций, но ни одна из них не изменила естественной расстановки личностей в обществе! Все рано или поздно возвращалось к старому: снова одни работали, другие руководили. Одни командовали, другие умирали.
— Тут все дело в том, кто на кого работает и кто за кого умирает, господин капитан…
— Оставьте, пожалуйста! Все равно в этих жерновах испокон веку перемалывалась серая людская масса — и только, но ничего в мире не менялось, хотя гибли миллионы. Так что может изменить ваше упрямство, ваш — не могу не повторить этого слова — ваш фанатизм? У прогрессивного американского писателя Джека Лондона есть великолепная мысль…
В этот момент робко приотворилась дверь и в кабинет заглянул его хозяин — комендант, но капитан-гестаповец так глянул на него, что дверь тотчас захлопнулась и майорские погоны больше не появлялись в притворе.
— …есть великолепная мысль, — продолжал капитан. — Преодоление большой трудности — это всегда приспособление к среде. Так приспосабливайтесь! У вас имеется редчайшая возможность. Я бы ее не упустил, помня мысль толкового американца.
— Господин капитан, я и эту мысль понимаю по-иному… Вы состоите в нацистской партии?
— Конечно! Но разве это о чем-нибудь говорит?
— Да! Вы принадлежите к партии, которая совершает преступление против человечества, и каждый, кто сочувствует ей или даже закрывает на ее действия глаза, не только соучастник тяжкого преступления, но и прямой преступник!
— Вот как?
— Да, так! Я не принимаю ни вашей философии приспособленчества, ни вашего оскорбительного предложения!
— Фанатик!
Капитан помимо воли вынул из кармана пистолет.
— Стреляй!
— Не намереваюсь! Это сделают другие, если вы не станете благоразумнее.
Фашист взял со стула кобуру и вложил в нее пистолет.
— Однако я думаю, что ваш фанатизм скоро пройдет и завтра я получу ваше согласие.
— Нет!
— А мы расстреляем всех ваших товарищей! Всех! Вы этого хотите? Нет? Я так и думал: вы коллективист по воспитанию и не можете позволить, чтобы из-за вашего упрямства сотня людей завтра утром легла в противотанковый ров.