Я не работаю. Школа закрылась до весны, а на завод или в команду ПВО меня не берут.
Тут девушки-комсомолки носят из канала воду тем, кто сам этого сделать уже не может. И я иногда ношу вместе с ними. Кроме того, хожу в магазин за хлебом… Его дают немного, но все говорят, что скоро прибавят. Ходить трудно. Ноги опухают. Это потому, что мы все пьем много кипятку.
27 и 28 января хлебозавод не работал — не было света и дров. И магазины не открывали. У меня оказалось много свободного времени. Я сидел и отбирал книги, отбирал те, которые мне не жалко. Ничего не поделаешь, Игорь, мы топим печку книгами, потому что стульев уже нет. Топим вечером, по листочку, когда мама приходит с работы. Сидим, слушаем сводку по радио и немного греемся, перед тем как лечь.
Недавно ночью снова бомбили. К бомбам мы привыкли: по свисту узнаем, где упадет. Но вот утром пошли на работу и видим — на снегу лежат продуктовые карточки. Ты понимаешь? Голодным людям они сбросили фальшивые карточки!
Я вспоминаю, что когда-то уважал немцев, они были трудолюбивым народом. Может быть, я когда-нибудь снова стану их уважать, если они образумятся. А сейчас мы говорим тебе с матерью — бей!
Ночью мы засыпаем не сразу. Стучит метроном.
Мы говорим о тебе. Ты наш сын. Мы хотим, чтобы ты остался жив. Мы хотим, чтобы ты вернулся, домой. Мы хотим, чтобы у тебя были дети, а у нас внуки. Мы верим в это.
Мама все думает, что вам там холодно, что спите в снегу, что вас все время обстреливают. А я ей говорю: есть у них землянки, как и у нас были в ту войну, можно кое-когда обогреться, а что обстреливают — так ведь война.
Ты все-таки скорее напиши, как живешь. Про себя, про товарищей, а то мама волнуется. Молчит — но все видно. Нет писем от Саши. Может быть, он тебе написал? Мы послали ему твой адрес сразу, как только узнали. Почему он не пишет?..
Передай поклон твоим товарищам, может, кто-нибудь из них и писем не получает? Знаешь, что говорит мама? Она говорит, что всем вам хотела бы быть матерью.
Она и я, мы целуем вас всех…»
На переднем крае похоронных церемоний не бывает, речей не говорят.
Пал человек, и его место у орудия, у пулемета занимает другой. Но память о нем живет среди товарищей…
Сержант Климов, прикрытый плащ-палаткой, лежит рядом с пушкой. Часовой у орудия стоит сегодня, как в почетном карауле. Зимнюю ночь, белый крутящийся снег красными пунктирами прошивают трассирующие пули. Шипят, разгораются и гаснут ракеты — все, как обычно.
Письмо читает вслух Филиппов.
Он читает очень медленно, слова выговаривает отчетливо. Каждый из нас, слушающих, наверное, по-своему представляет этих двух людей, сидящих рядом в холодной комнате. Стол придвинут к кровати — ведь стульев нет. Ноги пухнут от голода — а ходят. Хлеба нет — а работают. Саша не пишет. Кто этот Саша? Второй сын? Один не пишет, другой — убит…
Мы все понимаем: и у нас есть родители.
«Мы говорим тебе с матерью — бей!» — читает Филиппов.
Иван Дзюба сидит на пороге с винтовкой, зажатой в коленях. Ему пора идти сменять часового. Дзюба слушает.
Письмо прочитано. Очень тихо в землянке. Щелкают наверху, словно ногтем по пустому спичечному коробку, разрывные пули. Немцы в неурочное время гвоздят «Лощину смерти» тяжелыми минами. Дзюба медленно выходит, осторожно прикрывая за собой дверь.
Трубников нарушает молчание.
— Хорошее слово не убьешь! — говорит он негромко и убежденно, отвечая своим, да и нашим мыслям.
Мы пишем письмо родителям Игоря. Оно короткое, хотя каждый предлагает, что писать. Все понимают, отца с матерью ничем не утешишь. И пишут прямо и просто:
«Дорогие папаша и мамаша!
Пишут Вам бойцы: Егоров — наводчик, Струговой — замковый, Трубников — заряжающий, Дзюба — правильный, Маметкулов Юнус — подносчик снарядов.
Ваш сын и наш командир сержант Климов Игорь ночью шестого февраля сражен вражеской пулей в голову.
Он был нам хорошим командиром. Он был душевным человеком, ваш сын, несмотря на то, что был молод.
Спасибо Вам, папаша и мамаша, за Вашего сына.
Мы его похоронили по военным правилам в Шереметьевском парке у железной дороги. Отгоним немца, тогда приходите на могилку.
И мы все хотим, чтобы вы считали нас своими сыновьями, хотя среди нас есть и немолодые люди, сами отцы.
А салют в честь его мы устроим по немцам. Мы очень поняли Ваш завет.