Об исчезновении подушки Сашка узнал не сразу, а когда понял, в чем дело, доложил старшине. Тот позвонил в четвертый батальон нашего полка, который был дома в полном составе, и за «студебеккерами» чужого автополка, которые были с грузом, полетели два «форда» с вооруженными солдатами-шоферами. Догнали похитителя на озере Севан. Подушку отобрали, а воришка был круто наказан нашими и своими шоферами. Да еще его же командир дал воришке пять суток строгого, сказав:
— За это время, наверное, отцветут твои «васильки» под глазами, тогда и выйдешь, не будешь полк позорить своим видиком.
Обо всем этом я узнал, возвратившись из рейса, и «барскую» уже не оставлял никому.
Как-то раз, когда я был в наряде, на подушке спал писарь Горшков. Проснувшись, он заявил:
— Вот это сон на «барской» подушке видел! Всю родню она мне показала! Чай дома пил. А потом в горнице спал. Мы под самой Волгой живем. А Лена и говорит: «Поедешь в полк, оставь нам эту подушку». Я ведь с этой подушкой дома во сне был. «Оставь, — говорит жена, — этот пуховичок. Я новую наволочку сошью — и война кончится!» А я отвечаю: «Нельзя, Ленка, это солдатская подушка! Мы на ней своих домашних во сне видим».
Услыхав рассказ писаря, старшина пробурчал:
— От переодевания наволочки война не кончится. Я вот Демьянову не так давно десятую выдал, а конца войне не видно. (Война, между прочим, кончилась, когда старшина выдал мне восемнадцатую наволочку.)
Вечером писарь, затянувшись шипучим дымом елецкой махорки, предложил:
— Ребята, давайте подушку, именуемую ныне «барской», переименуем в «солдатскую». Ну какая она «барская»? Не звучит!
Предложение всем понравилось. Писарь Горшков что-то поколдовал над бумагой и объявил экстренное собрание пятой роты. Но собрался почти весь батальон.
Горшков стал читать:
— «Учитывая то, что подушка, именуемая «барской», служит не барам, а нам, солдатам, доблестным шоферам — водителям особо трудных дорог, что на этой подушке мы спим по очереди и видим мирные сны, встречаемся со своими родными и людьми нам близкими; учитывая и то, что подушка не раз была подложена под головы тяжелораненых на разных фронтовых дорогах и различных фронтах, и за другие заслуги перед нашей солдатской братией… —
Тут Горшков откашлялся, покрутил правый рукой левый опаленный ус и продолжал:
— …Учитывая и то, что волей злого Дарьяльского ветра она очутилась в Тереке и, борясь со смертью до последней пушинки, пустилась вплавь догонять родную ей роту (с чем блестяще и справилась), а также другие заслуги перед воинами, — переименовать ранее именуемую подушку «барская» в «солдатскую»! Это вполне отвечает букве и смыслу нашей действительности».
Далее следовала приписка:
«Если кто-либо назовет эту подушку старым именем «барская», тот подвергается внеочередному наряду.
1944 год, 1 марта, Закавказский фронт».
Горшков вскинул руку.
— Кто за?
Лес рук был ответом.
— Против? Никого! Воздержался? Один!.. Петров, что вы хотите сказать?
— Я хотел добавить еще одно слово: не просто «солдатская», а «солдатская гвардейская подушка»!
— Молодец, Петров! Кто за поправку? Единогласно!
Писарь улыбнулся и подал лист старшине.
— Подпишите, товарищ старшина. Думаю, что и командир роты подпишет. Но я понесу ему на подпись тогда, когда у него настроение распогодится. Подпишет! — уверенно сказал Горшков. — А сейчас он злой ходит: курить бросил…
— По случаю переименования подушки, — сказал я, — старшина должен ей выдать новую наволочку.
Старшина кхекнул и пошел за наволочкой.
Шоферы — интересный народ. Шутить могут, но и горевать — тоже. Под Ереваном было у нас свое шоферское кладбище, где вместо деревянных и железных обелисков со звездочкой кто-то придумал (а потом так и утвердилось) ставить на могилу погибшего шофера руль-баранку. Баранка надевалась на железный штырь или лом. Штырь вкапывался в землю, а вернее, заваливался камнями, так как земля в Армении под Ереваном каменистая. Лица шоферов во время похорон были тоже серо-каменными, словно вытесанными из скалы…
Нашей автобригаде нужно было выполнять план по доставке импортных автомашин фронту. Иногда приходилось работать, как говорят, и за себя и за товарища. В ту пору очень многие водители болели малярией. Да и ездить приходилось через перевал и быстро. Вместо положенных двадцати километров в час ездили куда быстрее. А спали перед рейсом совсем мало. Иной раз думалось: «И как это я мост проскочил благополучно? Ведь спал на нем!» Видно, руки были натренированы так, что свои «глаза» имели.