Справа послышался нараставший рев моторов. Из-за сопки появился «стодесятый». Он мчался прямо на него. Кирилл отпустил лямки и «солдатиком» полетел в воду. Он не видел, как пронесшийся над озером самолет огнем обдал шелковый купол парашюта.
Холодная вода обожгла разгоряченное тело летчика. Уши наполнились звоном, грудь сдавило… Наконец ноги коснулись мягкого грунта., Кирилл бурно заработал руками, чтобы скорей всплыть на поверхность и хоть немного глотнуть воздуху…
Ширвис со своей пятеркой летел на смену капитану Шворобею. Уже в воздухе он получил приказание: немедля повернуть и идти на выручку к Кочеванову. Ян забеспокоился: «Что там с ним? Кирилл попусту взывать о помощи не будет. Значит, беда».
Ширвис круто забрал влево и, прибавив газу, повел группу на предельной скорости к месту боя.
Советские истребители издали увидели беспорядочно падавший горящий, самолет. Но никому из них в голову не пришло, что это «ишачок» Кочеванова.
Заметив над озером раскрывшийся парашют, Ширвис стал вглядываться: кто под куполом — немец или русский? Но разве на таком расстоянии толком рассмотришь черную маленькую фигурку? Только когда появился «стодесятый» и поджег парашют, стало ясно, что там был русский.
«Ах ты гадина! — обозлился Ян. — За подлость — шкурой расплачивайся!»
Он кинулся на «мессершмитт», пытавшийся «свечой» набрать высоту, и с ходу дал залп в его ядовито-желтое брюхо…
«Стодесятый» словно замер в воздухе, затем хвостом заскользил вниз. Несколько раз перевернувшись, подбитый самолет рухнул на скалистую сопку и разлетелся на куски.
Нагнав товарищей, Ширвис устремился к кружившимся истребителям.
Бой шел на небольшой высоте. Четыре «ишачка» носились по малому кругу и, прикрывая хвосты друг другу, старались подальше уйти на свою территорию, а одиннадцать «мессершмиттов» не пропускали их, пытались прижать к земле. Немцы, видимо, выжидали, когда у советских истребителей иссякнет горючее и они волей-неволей вынуждены будут поодиночке вырываться из круга. Тогда их не трудно будет настигнуть и уничтожить.
Не видя в малом круге знакомой машины Кочеванова, Ян вдруг почувствовал, как губы у него пересохли, горло стянуло, будто от ожога, и откуда-то изнутри поднялось удушье. Он как бы вновь увидел белую вспышку раскрывшегося над озером парашюта и понял: такой затяжной прыжок мог совершить только Кирилл. Это его самолет сгорел в воздухе. А эти гады еще кружат. Их никто не наказал!
Злоба охватила Яна. В глазах потемнело. И в этой тревожной мгле он вдруг увидел бледное, но спокойное лицо друга. Оно словно вопрошало: «Что ты намерен предпринять? Соберись. Не теряй головы». Да, Кирилл прав, злость плохой помощник. Спокойней, Ян!
Группа Ширвиса находилась гораздо выше гитлеровцев. Выгодным положением следовало воспользоваться. Ян просигналил своим ведомым, чтобы они, как при атаке на бомбардировщиков, выбрали себе противников и напали сверху.
Поймав в прицел одного из «мессершмиттов», Ян ринулся в стремительное пике и, нажав на обе гашетки, обрушил на двухмоторный истребитель всю мощь огня.
Сбив одного, Ширвис снизу обстрелял другого и погнался за третьим. Он неистовствовал, бросаясь в самые опасные места.
Думая только о мести, Ян утерял власть над собой, он готов был винтом собственного самолета рубить и крушить вражеские машины.
Кто-то из немцев по радио оповестил:
— Осторожней! Один из русских взбесился, он ищет столкновений.
И вдруг гитлеровские самолеты исчезли, словно растаяли в воздухе. Ширвис хотел кинуться в преследование, но одумался: «Перестань. Ты же командир, черт подери! Думай о других. Кирилла уже не вернешь».
Сердце у него колотилось, дышать было трудно. Пот заливал глаза. Ян сделал два круга над озерами, надеясь увидеть живого, машущего руками Кирилла, но глаза натыкались на обломки сбитых либо догоравших на земле самолетов. В буро-коричневом мелколесье, тронутом осенью, тягучей кисеей стлался чад войны.
Вернувшись на аэродром, Ян ничего не сказал подлежавшему к самолету Сереже Большому. Хмурый, он выбрался из кабины, прошел к дальней кромке летного поля и там стал ходить вперед и назад. Ходил он долго. Батальонный комиссар забеспокоился.
— Может, подослать к нему кого? — спросил он у Чубанова. — Сколько можно так ходить?
Майор тоже был сумрачен. Он любил лейтенанта Кочеванова и понимал Ширвиса.
— Не надо его трогать, — сказал Чубанов. — Иногда все сочувствующие и уговаривающие только раздражают. Ему лучше побыть одному.