Глава одиннадцатая
Победу Ширвиса над Кочевановым Сомов переживал как собственное поражение. Бой был нелепым: непонятное начало и совсем бредовый последний раунд. Он правильно сделал, что выбросил на ринг полотенце. Кирилл был в шоке, бой следовало прервать. Но когда Кочеванов нарвался на точный удар? Почему так плохо защищался? Нет ли изъянов в тактике и тренировках?
Ширвис победил боксерской злостью и физическим превосходством. Может, все бьет эта грубая сила? Нет, Сомов не раз видел, как боксеров с мощной мускулатурой побеждали спортсмены менее сильные, но хорошо владевшие собой. Кирилл не трус. Это доказывает его увлечение парашютным спортом. Впрочем, и у Ширвиса не слабей воля к победе. Он привык первенствовать. Надо, видимо, сделать поправки в тактике на психологию противника.
Утром Сомов вызвал Кочеванова к себе и, узнав, что Кирилл скрыл свое недомогание после прыжка с парашютом, невероятно раскипятился:
— Ты инвалидом, что ли, хочешь стать? Перед серьезным матчем вздумал прыгать! Седых волос мне прибавил. Я всю ночь глаз не сомкнул. Нет, брат, видно, неважно я тебя воспитывал. Ну что ж, на ошибках учимся! Снимаю с соревнований. В таких делах не либеральничают. Пусть Гарибан радуется: в среднем весе не будет опасного соперника. Сами сдались — белый флаг выкинули.
Кирилл не оправдывался, — он был виноват в том, что подвел себя и дядю Володю. Прыжок следовало отложить.
Не разговаривая больше о боксе, они с Сомовым поехали на стадион. Там дядя Володя ушел на заседание судейской коллегии, а Кирилл отправился к товарищам.
Боксеры в тренировочных костюмах отдыхали в тени деревьев. Они очень удивились тому, что Кочеванов не будет больше драться. Кирилл наскоро выдумал причину своего отказа и, хмурясь, пошел смотреть, как плотники заново перетягивают канаты и укрепляют стяжки ринга. И вот здесь он по-настоящему ощутил горечь дисквалифицированного.
Через три часа трибуны заполнят зрители, боксеры забинтуют руки и наденут халаты, а он будет сидеть где-то в публике. А из-за чего? Из-за сомовского характера. К чертям! Надо пойти на судейскую коллегию и заявить свое несогласие с тренером. Что за самодурство!
Кирилл уже хотел направиться в кают-компанию, но в это время некстати появился Ян:
— Чего это ты вчера таким чертом из лодки выскочил? Тоже товарищ!
Кирилл недоумевающе смотрел на него, потом, поняв, о чем идет речь, сказал:
— Мне не до гуляний.
— Я тебе говорил: дерись в другом весе. Не послушался — пеняй на себя.
— Пеняю. Но вес тут ни при чем. Я проиграл потому, что прыгал с парашютом за два дня до соревнований.
— Не придумывай себе оправданий. Бокс есть бокс: побеждает сильнейший.
Вечером Ян нокаутировал противника во втором раунде. Зося снова ждала его у раздевалки.
— Где Ирина? Или вы уже поссорились? — как бы невзначай поинтересовался он.
— Не думали. А тебя она очень интересует?
— Не так чтобы очень, ну и не очень чтобы очень, — отшутился Ян одной из своих излюбленных вздорных фраз.
Они пошли по саду. Кальварская прижималась к его мускулистой, сильной руке.
— Сегодня мы только с Зосей будем гулять? — спросила она по-детски, зная, что это у нее хорошо получается.
— Нет, мы пойдем бай-бай, — в лад ей ответил Ян. — У нас режим, мы в карантинном домике.
— У-у, всегда так, — протянула девушка, обиженно надув губы. — А потом в Москву, да?
— Угу. Мы в чемпионы метим.
— Тогда — ни пуха ни пера!
Распрощавшись с Яном, Зося взгрустнула: она не привыкла без провожатых возвращаться домой. Еще в детстве из школы и в школу ее сопровождала бабушка или мать, а когда подросла — влюбленные мальчишки.
Зосе все в жизни доставалось легко. Она не знала настоящего горя и нужды. Отец, геолог, баловал ее.
На школьных вечерах Зося старалась затмить подруг. Она выступала на сцене — декламировала, пела. На танцы надевала яркие ленты и тонкие блузки. Старшеклассники осыпали ее записками. В провожатые Зося выбирала гордых и недоступных мальчишек, по которым вздыхали ее подруги. В полумраке ворот, боясь быть замеченной, жмурясь от страха, она принимала их торопливые поцелуи и, довольная, с бьющимся сердцем, убегала домой.
Зосе нравилось, когда на нее обращали внимание и смотрели восхищенными или завистливыми взглядами. Она тянулась к известности, обожанию и славе.
Она всегда думала, что самоотверженная любовь — это выдумка писателей, на самом же деле нельзя любить никого, кроме самой себя. Жить следует только для удовольствий, день за днем, час за часом, не грустя, не думая ни о чем печальном и неприятном.