Старший врач, осмотрев ее, остался доволен:
— Молодцом. Сердце в норме. Пульс достаточного наполнения. Вам могут позавидовать многие мужчины.
Старый Ширвис, прослушав у радиоприемника последние спортивные известия, встревожился:
«Почему Ян опять не участвовал? Не случилось ли чего с ним?»
Он позвонил своему приятелю — начальнику Морского порта — и, объяснив, какая мысль тревожит, спросил: нельзя ли связаться с Осло по радио?
— Устрою, — ответил тот. — В порту Осло наш теплоход. Кого вызвать?
— Моего Яна или их руководителя — Владимира Николаевича Сомова.
— Есть, вызову. Приезжай.
Ширвис потребовал машину и поехал на радиостанцию Морского порта. Зная, что ждать придется долго, он отпустил шофера домой.
Ждать действительно пришлось часа два. Наконец ему сказали, что у микрофона Сомов.
— Володя, это ты? — недоверчиво спросил Эдуард Робертович, а узнав голос старого друга, обрадовался — Здравствуй, дорогой! Поздравляю с победой. Прости, что потревожил. Мать и я волнуемся. Что с Яном? Почему ничего не слышно о нем? Не заболел ли?
— Нет, Эдуард, медики ему не нужны. Но порадовать тебя не могу… он ведет себя хуже, чем я предполагал, — ответил Сомов, и даже сквозь треск в эфире чувствовалось, что он с трудом сдерживает досаду и раздражение. — Был не в форме, пришлось заменить.
— Алло! Что такое? Почему? — встревожась, допытывался Ширвис.
— По радио не скажешь. Были серьезные причины. Он дважды пропадал и возвращался в непотребном виде.
— Не может быть, Володя, он никогда этим не грешил.
— К сожалению, я сам в этом убедился.
— Позови его немедленно к микрофону! — потребовал старый Ширвис.
— Я бы позвал, но его сейчас нет в гостинице. Ян исчез после матча. Ребята искали всюду и не нашли. Он якшается с какими-то неизвестными нам людьми.
— Как ты мог допустить? Я так надеялся на тебя.
— Не укоряй, я ведь предупреждал. Поблагодари за все Гарибана.
— Что же ты предпримешь? — допытывался уже упавшим голосом Эдуард Робертович. — Даю тебе все отцовские права. Поступай, как мог бы поступить я.
— Не волнуйся, сделаю все возможное. Бетти пока ничего не говори.
— Хорошо, Володя. Разыщи Яна сегодня же и скажи, что я в ярости. До встречи!
Закончив разговор, Ширвис почувствовал, как заныло у него сердце. Боясь упасть, он сел на скамейку и стал вспоминать все, что сказал Сомов. Но это не принесло успокоения.
«Ах, негодяй, в такой день убежать от своих! — возмущался Эдуард Робертович. — Чем набита его голова? На что, подлец, надеется? Ведь больше ему не попасть в такую поездку! Впрочем, это к лучшему. Я заставлю его учиться и работать. Пусть узнает, как добывается кусок хлеба. Слишком легко ему все доставалось. Теперь дела не поправишь, — размышлял он, — куда пойдешь, на кого пожалуешься?.. Может, поехать туда, схватить за ворот нашкодившего щенка, встряхнуть и погнать к дому?» Но другой голос, внутренний, издевался над ним: «Как же! Тебе немедля дадут отпуск и визу. Ты воспитал чудесного сына! Поезжай, обними его на радостях».
Как же быть? Что предпринять? А вдруг он действительно соблазнится и останется там?
Ширвис закусил губу и застонал. Он больше не мог сидеть в помещении, ему не хватало воздуху.
Сильно горбясь, он с трудом поднялся и, по-стариковски волоча ноги, вышел на улицу.
На площади на него пахнуло свежестью моря, он услышал шум прибоя родной Балтики. Эдуард Робертович стоял под тополем и не мог надышаться. Ночной ветер нес запахи смолы, дюн и водорослей, как в прежние времена, когда он рулевым стоял за штурвалом и брызги летели в лицо. У него тогда было молодое, сильное сердце, а сейчас оно предательски набухает, становится всё тяжелее и начинает болеть. Сегодня, как никогда, он ощущает отработанный мотор, которому тесно в груди.
А замены Ширвис не вырастил. Кому передать эстафету со всем тем, что сделал он? Хоть бы внук, хоть бы… А что, если?.. Ну конечно, все могло случиться.
Нащупав в кармане серебряную монету, Ширвис прошел в кабину телефона-автомата и позвонил Ирине.
Девушка спросонья ничего не понимала:
— Какой внук? Внука здесь не было. У меня? Почему у меня?
Ширвису хотелось как можно спокойнее всё объяснить ей, но от волнения он мешал латышские слова с русскими, говорил о море, о надеждах, обо всем, что мучило его, боясь прямо сказать главное.
Ирина слушала его с закрытыми глазами. Сон одолевал ее. Она силилась понять невнятный голос старика, но у нее ничего не получалось: доносились лишь обрывки фраз.