А если забыть о всяких угрызениях совести и полностью довериться Гарибану? Тот изворотлив, сумеет вытащить из беды. Через несколько месяцев или, самое большее, год Ян будет восстановлен в правах и выйдет на ринг. Тогда ему наплевать на сплетни и угрозы. При-желании он сможет переехать в Москву. Его примут в любое спортивное общество.
Но ведь бокс не даст заработка? Как знать. Это зависит от находчивости. Могут принять в Институт физкультуры на повышенную стипендию, да и не трудно сделаться тренером бокса. Майка чемпиона откроет двери клубов. Правда, в нем не находили воспитательского таланта, но Ян же не олух и кое-что успел перенять у Сомова и Гарибана. Надо только быть деятельным и не унывать, потом он найдет другой выход…
Яну послышалось, что в открытую дверь кто-то вошел и остановился на пороге. Кто бы это мог быть? Наверное, сторожиха, никого другого он не ждал.
— Никандровна! — окликнул Ян.
В ответ послышалось презрительное:
— Ну и свинарник же здесь! Словно берлога неандертальца.
Это был голос Зоей Кальварской. «Что стряслось? Почему я и ей понадобился?» — удивился Ян и в тон ей пригласил:
— Присаживайтесь, будьте как в своей берлоге.
— Вы сногсшибательно любезны! Принято вставать, Ян, когда входит женщина.
— Зосенька, чувствую, что вы раздражены. Не делайте из меня громоотвода для своих эмоций.
— Для этой цели вас уже использовали. Я вижу разлагающиеся обугленные останки.
— Вы пришли дразнить меня? Учтите — я не в клетке, могу покусать.
— Я учла. Прошу и других не считать беззубыми.
Ян приподнялся и не без удивления взглянул на Зосю. Лицо ее было возбужденным. На щеках горели алые пятна, тонкие ноздри раздувались, а глаза потемнели. Чувствовалось, что она решилась на что-то такое, чего никогда бы не сделала в спокойном состоянии.
«Как хороша сейчас эта злюка!» — подумалось Ширвису.
А Зося продолжала свое:
— Сейчас я расскажу такое, что этот глупый острослов наконец прекратит балаган и станет серьезным.
— Я уже всего вкусил, меня больше ничто не смутит, — ответил он. — Сегодня я сказал себе: эй, ты, перестань, довольно!
— Я тоже не раз так говорила, а поступала как форменная дура. Я слишком доверялась и вот теперь расплачиваюсь. Он всегда был гнусной личностью, хотя прикидывался заботливым добряком…
— Одну минутку! — перебил ее Ян. — Прежде всего мне бы хотелось выяснить: о ком идет речь?
— А без пояснений невозможно догадаться, что эго Гарибан? — спросила она. — Или вы, как и другие, принимаете его за благодушного воспитателя?
— А он действительно такой.
— Ошибаетесь. Евгений Рудольфович — ловкий актер, умеющий за доброй улыбкой скрывать довольно подлую и грязную душонку. Я-то его хорошо знаю. Да и другим, если они не страдают куриной слепотой, нетрудно это заметить.
— Ну, Зосенька, тут вы перехватили! Не могу постигнуть: чем он вам так насолил?
— А если я признаюсь, что он и мне не раз внушал быть покладистей?
— Ну что ж, совет не лишен мудрости, — не сдавался Ян.
— Думаю, что от подобной мудрости всякому захочется треснуть его по самодовольной физиономии. Он мне твердо обещал, что по окончании института я останусь в Ленинграде. И вдруг меня вызывают в деканат испрашивают: «Где желаете преподавать язык — на востоке или на севере?» И называют какую-то Закатулиху и Большую Туру. Оказывается, уже было распределение. Я, конечно, к Гарибану. А он вдруг на попятную: «К сожалению, ничего не смогу изменить. История с Ширвисом заставляет меня быть осмотрительным. Не полезу же я сейчас с такими просьбами к начальству! Советую на время выехать, а когда утихнет, что-нибудь предпримем». Я знаю, как он будет хлопотать за меня. Уже взял Заварнину. У той на четырехсотке время лучше моего. И Большинцовой намекнул, что у нее хорошо пойдут длинные дистанции, хотя недавно убеждал в обратном. Ему просто хочется скорей отделаться от меня. Я опасна для него: слишком много знаю, могу проговориться. Но Гарибан зря принимает меня за дуру, безропотно покоряющуюся судьбе. Я пойду на все, чтобы остаться в Ленинграде. Если надо — выйду замуж. И очень скоро.
— Кто он, этот счастливчик? — не без иронии спросил Ян.
— Не бойтесь, не вы. Мне больше везет на тучных и добрых.
— Борис? — удивился Ян. — Но вы же его не любите, Зосенька!
— А какое это имеет значение! Есть французская поговорка: в любви не бывает равенства — одна сторона целует, а другая лишь позволяет целовать. Сильней, чем Борис, меня вряд ли кто полюбит. С ним я буду обеспечена всем необходимым, и главное — свобода. Вы, Ян, этого не могли бы создать.