Абель счастлив. Его товарищ Жак здесь. Его товарищ Жак шутит. Абель восхищается им так же, как восхищался дядей Жоликером, когда великан-лесоруб, прежде чем в последний раз хватить топором по буку, с которым он был одного роста, легонько отстранял Абеля тыльной стороной руки.
Вокруг них карабины, вещевые мешки, огромная резиновая камера, бутылки, бумаги, противогаз, ночной горшок, еще и еще бумаги, которые кружит взрывная волна. Немецкие снаряды все еще падают в воду, взметая радужные фонтанчики; еще немного, и это уже не фонтанчики, а зеркала, зеркала, зеркала, и они разбиваются на мелкие осколки, сверкая мириадами солнц. Абеля стало знобить.
— В следующий раз не забудь купальный костюм, — говорит ему этот чудесный парень.
VII
Лежа на спине, Абель наблюдал за тем, как небесные корабли лениво двигались на восток. Хорошо было бы погрузиться в эту теплую голубизну!.. Он уже один раз испытал это ощущение… Ио когда? Его прошлое было источено забвением. Он уже не слышал голоса Валерии. Она — животное водоплавающее. Она способна целый час пробыть в воде. Дремали измученные часовые. Спали связисты, почтари, мотоциклисты, телефонисты, полиция всех видов. Одна лишь Главная разведывательная служба продолжала функционировать, но — замедленным темпом… Абель любил это словосочетание — всему невыразимому и необычному, что таится в нем, придана прозрачная по видимости форма. Той настороженности, какая жила в нем, он не отделял от этого названия, взятого, разумеется, из какого-нибудь бульварного или уголовного романа. Это как стук сердца и дыхание… Дыхание… Постой! Его звали… Гранпьер… Да, да… Гранпьер! Смуглый, черноволосый, курчавый. По временам он бледнел. У него была странная болезнь, у этого Гранпьера! Он забывал дышать! Он тонул в воздухе! Его ласково трепали по щекам. Тогда у него это проходило. Где и когда все это было — Гранпьер, забывание дышать и желание утонуть в небе? Канцеляристка переспрашивала, зевая: «Кто? Гранпьер? Тот маленький смуглый человечек, который забывал дышать?»
Три чайки пролетели над ним. Одна держала в своем лопаткообразном клюве рыбу, другие с криком гнались за нею.
Шестнадцать лет прошло после тех чаек! А хорош был «Жа-ак» — мокрый, как мышь. Вот и сушись у проклятых козел, которые тут наставили эти прохвосты немцы! Посмотрел бы ты тогда на себя, старик! А все-таки Жак спасся, конечно, только благодаря тому, что хорошо плавал. Какой дивный вид открылся бы перед ними, если бы они могли тогда перевернуться на спину, вот как Абель сейчас, и всласть налюбоваться небом и его снаряжением: тросами, заградительными сетками, ослепительными алюминиевыми шарами, похожими на елочные украшения, всей этой паутиной, протянутой над Нормандией, над немцами, ну и над нами, понятно! Сейчас в небе ничего уже не видно… Нет, видно! Самолет! Старая рухлядь. Прошло шестнадцать лет! А я так и не женился. «Он так и не женился». Кто это «он»? Кто это «я»? Абель не женился. Абель Леклерк. Рядовой Леклерк. «Ведь это же надо! Почему же ты не женат?» Да, я не женат. И оттого у меня нет шестнадцатилетнего мальчугана Абеля, который пришел бы и сказал: «Я хочу идти на борьбу за право и за цивилизацию». Против варварства, против нацистов, русских, китайцев… А я верю только в голубое небо, куда я упаду. Я буду плавать вместе с моим братом — маленьким самолетом, который там, низко-низко подо мной, выписывает S… Нет, F… А может быть, L… «Итак, мой сын, ты намерен защищать право и цивилизацию? Хорошо! Даже очень хорошо! Но от кого?» — «От варваров, пап!» — «Правильно! Так, так! От каких же варваров?» — «От тех, кто угрожает свободе». — «Совершенно справедливо. Но от кого именно?» — «От китайцев и от русских». — «Что? Да ведь русские и китайцы защищают свободу заодно с нами!» — «Все изменилось, пап». — «От немцев?» — «Да нет, пап. Немцы нам друзья, пап!» — «Положа руку на сердце, могу тебе сказать, сын мой: хорошо, что тебя у меня нет! Ну что бы я тебе ответил? Мы с моим отцом были обваляны в одном и том же тесте! Да, да, с твоим дедом. Он от этого умер, а я, Абель Леклерк, отрастил брюшко, в сердце у меня холестерин, а в голове — скука…»
Лицедейство и тлен… Я не прижил ребенка ни с квебекской Симоной, ни с кем-либо еще, и это хорошо, потому что он пожелал бы сражаться с варварами! Надо послать Симоне открытку. Непременно! Ей начхать, что я на ней не женюсь, что я не прижил с ней ребенка, что я от нее уехал, но если я не пошлю ей открытки, она взбесится! Я тебе пошлю хорошенькую открыточку с приветом из Арроманша: на ней будет изображен Музей высадки, а на переднем плане — танк «Вими». Лицедейство. Лицедейство и тлен!