— Добрый вечер, Бабар! Я его купила у арроманшского фотографа. Незадолго до того, как он попал в сумасшедший дом. Не Бабар, а фотограф. Это был настоящий сатир. Фотограф, а не Бабар. Все наши девчушки снимались на Бабаре и вытерли его своими попками. Сейчас ты увидишь, какая я была хорошенькая девочка. Такая же хорошенькая, как моя дочка!
Сквозь складки абажуров просачивался янтарный свет.
— Не знаю, что со мной. Я говорю с тобой так, как будто мы с тобой знакомы…
— Сто лет.
— Я рассказываю тебе о таких вещах, которые ты не можешь понять, а мне почему-то кажется, что ты понимаешь.
— Да, я понимаю. У тебя есть дочь. Ей семь лет.
— Семь с половиной. Не говори так громко! Мерта и Барта услышат.
Она засмеялась звонким смехом и неожиданно помолодела.
— Сейчас ты похожа на кошку, которая отлично знает, чье мясо она съела! — заметил он.
— Это верно. Мерта и Барта глухие тетери.
— Почему же я должен говорить так, Словно ты боишься, что тебя вот-вот застанет муж?
Она изменилась в лице.
— Для большей интимности. Ну, медведь, я хочу спать.
Она погасила свет. Огни фейерверка осветили нелепое готическое окно. Абель и Беранжера растворились в молочно-белом. Она расстегнула юбку на талии. Юбка скользнула и обнажила ноги.
— Ложись.
— На кровать под пологом надо залезать с осторожностью?
Она исчезла. Вдали пело море.
— Ну конечно, я была замужем! — словно издалека донесся до него ее голос.
Он лежал голый. Мускулистый, волосатый, с животиком, грудь — колесом, а на груди поблескивал золотой образок, который мать надела ему там, за морем. За морем — за морем — замужем. Беранжера была замужем. Замужество неудачное. Вдруг зашипел кран. Только бы не проснулись тетки! Сквозь бульканье воды послышался ее голос с детски-капризной ноткой:
— Что ж ты молчишь? Понимаешь: это старая история. Мы давно не живем имеете.
Белый извив ее тела всей своей трепетной свежестью прикоснулся к нему.
— Зажги. Налево. Грушу.
— Какую грушу?
— Да, грушу.
— Грушу?
— Ну да, такая штучка на шнуре.
Он нащупал.
Действительно, это напоминало грушу! У самого основания была кнопка, он нажал ее. Вспыхнула лампочка, прикрытая оранжевой нижней юбкой. Он потушил, опять зажег — и так несколько раз.
— Допотопное приспособление! — заметил он.
Последовало молчание, долгое, умиротворяющее, на фоне которого особенно отчетливо выделялись завывания ветра и оглушительный грохот накатывавших волн.
В нем все еще были живы далекие отголоски наслаждения, острого, как боль.
Он медленно выплывал на поверхность.
«Беранжера — это колдовская трава с нормандских огородов, летний безвременник, от которого глаза становятся синими, трава, вызывающая у тех, кто ею злоупотребляет, расстройство зрения и слуха, похожее на то, какое бывает от мексиканского пейотля».
Клетка со спящими голубками, монументальные мраморные часы, увенчанные прелестными фигурками во вкусе Возрождения, — часы, из которых непрерывно струился символ бесконечности — источник, в золоченых рамах картины, изображавшие сердобольных римлянок, Бабар, окно, в которое смотрели звезды, — все это неудержимо клонилось влево. И Абель тоже клонился, клонился, клонился. Он попытался восстановить равновесие, но комната кренилась все в том же направлении. И вот что странно: мебель и безделушки не делали полного круга — они клонились в одну сторону и так и не становились на место! Он приложил руку к сердцу. Что это, смерть? Да, наверно, смерть приходит именно так. Еще шаг — и я окажусь по ту сторону. Превращусь в отражение. Останусь навсегда в неком изнаночном мире. Поскользнешься. Ошибешься этажом. И уже там. Здравствуй, Жак!
Так вот она, слева, бездна Паскаля!
— Малютка! Ты всегда в духе.
— С самой войны. Если б ты знал, что здесь было!
— Я же был здесь.
— Нет.
— То есть как «нет»?
— Ты был впереди. Или сбоку. Или с другого боку. Понимаешь?
— Нет.
— Ты когда-нибудь видел испуганную мышь? Глазки как булавочные головки, мордочка дрожит, ушки на макушке. Точь-в-точь такими мы были тогда. В день высадки я была в Соборе святого Стефана. Я и другие дети играли в прятки: мы прятались за колоннами, а колонны дрожали от взрывов, и мать дала мне шлепка. А потом я спустилась в подвал.
По ее телу пробежала дрожь.