Рынок в Вер-сюр-Мер изобиловал рыбой, ракушками, мясом, фруктами, пестрыми тканями. Мясник сигналил Малютке до тех пор, нона она не услышала. И тут он просиял.
— Тебя вся округа знает, — заметил Абель.
Фамильярное обращение Беранжеры с местными жителями коробило его.
— Поневоле, — не моргнув глазом, сказала Беранжера, — как же не знать учительницу!
— Малютка! Тебе вылезать, — проехав еще несколько километров, бросил Этьен.
— До свиданья, Этьен! Поцелуй за мной!
Этьен невзирая на спутника Беранжеры улыбнулся ей такой же широкой улыбкой, как и она ему, и автобус скрылся в облаке пыли.
За грядой дюн угадывалось море. На невысоком холме, пригвожденный к земле колокольней, вырисовывался Грэ. Слева возвышалась усадьба; грунтовая дорога связывала ее с побережьем. На высокой дюне, выделяясь на анемоновом небе, резвились дети.
— Это мальчишки. Девочки приходят на пляж позднее. Извини, но сейчас я не могу показать тебе мою куколку.
— Ну что ж, я пока выкупаюсь, Я только провожу тебя.
В кустах ежевики гомонили птицы, клевавшие спелые ягоды. Солнце припекало. Абель вновь призвал на помощь всю систему своей караульной службы, своих сторожевых постов, своих наблюдателей, своих радаров. Как ни страшна была смерть незнакомого ему человека, но не только она явилась тому причиной и не только улыбчивая развязность Беранжеры. Что-то чувствовалось в воздухе. Состояние тревоги. Он приказал себе быть в полной мобилизационной готовности. Надо было обратить внимание на ежевику, непременно на ежевику. На яблоки. И на птиц. Особенно — на птиц. Беспокойство закралось к нему, как только он увидел толпу любопытных, сгрудившихся возле устричного садка, потом оно усилилось в переполненном автобусе и стало уже совершенно явным, едва он сошел с подножки.
За белыми заборами тянулись приветливые садики. Яблоки были еще маленькие — зеленая кислятина. Абель и Беранжера вышли к мирному ручью; в бурой его воде вздувались пузырьки, над ней вились мошки. И вот тут-то перед Абелем вновь возникли, но уже в другом ракурсе, замшелые стены укрытых от ветра домов, недавно покрашенные крыши, зелень, заляпанная краской…
У Абеля захолонуло внутри; он остановился.
— Малютка, Малютка, здесь!
Он был бледен.
— Клянусь тебе, что здесь!
Абель смотрел вокруг с таким видом, словно он сейчас проснулся. Ржавая решетка, зеленоватый каменный свод над входом. Абель и Беранжера прошли задами, мимо круглой, хлопавшей крыльями голубятни и вышли к густо увитому плющом старому дому с частым переплетом окон. Драгоценная подробность: два корпуса соединяла галерея, над ней был надстроен верхний этаж с чердаком, в слуховом окне виднелся шкив. Мертвенная бледность на лице Абеля сменилась ярким румянцем. Кровь приливала к щекам мощными ликующими волнами.
— Ты… ты… Да, да, ты и впрямь мое маленькое счастье, Малютка! Если б не ты, я бы сюда не поехал. Я бы так и крутился до бесконечности! Я искал уже несколько дней! Ты не можешь меня понять! Здесь, именно здесь вечером шестого июня я и застрял! Наконец-то! Я столько искал! Я уж задавал себе вопрос: а может, это все происходило на какой-то другой планете? Ах, как хорошо! Теперь все в порядке, Малютка, все в порядке! Ты долго будешь у дочки?
— Час. Час с четвертью.
— Ладно. Встретимся на пляже.
Бурный его восторг умилил ее.
— Там, — продолжал он, остановившись около детского лагеря, где они видели играющих детей, — там далеко вдался в морс мол, помнишь? Метров двести, от силы триста, направо.
Он прикрыл глаза.
— Если пойти прямо отсюда налево, там должно быть сооружение: должен быть блиндаж или его остатки, развалины… Верно?
— Да.
— Да?
— Да, да!
— Большое сооружение?
— Да.
— Малютки, Малютка, голубка ты моя, мое ты маленькое счастье!
Захмелевший, обезумевший, обезумевший от внезапно наступившего облегчения, ОН, размахивая руками, побежал крупной побежкой, точно бегун, готовящийся к состязанию, — нагнув голову, боксируя свою собственную тень, и на бегу оглядывался со смехом. Она послала ему стыдливый воздушный поцелуй. Он этого не видел.
По шоссе неслись машины. Абель нашел то место, где их высадил шофер, перешел через дорогу и, хмельной от ветра и от воспоминаний, зашагал к дюне. Растительность здесь жалкая: голубые колючки, лишайники, гвоздика. Гомонит детвора. Абель садится прямо на землю, разувается, связывает шнурки туфель, грустно улыбается при воспоминании о Жаке, которое в нем пробудил этот жест, подвертывает штаны, встает и идет дальше. Ветер дует сильнее. До моря остается полпути.