В тусклом сером свете трудно было сказать, золотая она или серебряная, оловянная или просто бронзовая… Широкие волнистые полосы на ней, оставленные ярь-медянкой или илом, напоминали сине-зеленые слезы или струйки пота. А было это лицо женственным, благородным, всезнающим, больше того - соблазнительным, любящим и жестоким и невыразимо прекрасным. Жадно и сердито Мышелов выхватил маску, и она рассыпалась в его руке. Остался лишь гордый лоб с отверстиями глаз, куда более трагичными, чем просто глаза.
Мышелов отшатнулся, ожидая от Фафхрда карающего удара, но в тот же миг он заметил, что северянин повернулся в сторону и, вытянув вперед руку, жестом корабельного сигнальщика указывает пальцем вперед.
- А ты прав, Мышелов! - радостно воскликнул Фафхрд. - Не только дым факела, но и само пламя его слепило меня. Смотри! Вот и дорога!
Взгляд Мышелова последовал за рукой приятеля. Теперь, когда дым слегка рассеялся и оранжевые лучи не слепили глаза, в сочащемся сверху сером свете стали заметными светящиеся пятна на иле и подыхающие в нем морские твари.
Дно светилось вовсе не пятнами. Прямо под колодцем, под самой веревкой, начиналась широкая желто-зеленая светящаяся полоса, уводившая в малозаметный уголок воздушного шатра и терявшаяся в нем.
- Не ходи туда, Фафхрд, - попросил Мышелов. Но северянин уже, словно во сне, широким шагом прошел мимо. Рука его, укрывавшая сокровища, постепенно раскрывалась, и добытые из ила предметы один за другим посыпались в него обратно. Подойдя к светящейся тропе, он направился по ней, твердо ступая шипастыми сапогами.
- Не ходи туда, Фафхрд, - повторил Мышелов с безнадежностью в голосе, едва ли не повизгивая. - Не ходи туда… Там таится смерть в виде какого-нибудь спрута. А пока мы еще можем взобраться наверх и унести с собой твою добычу…
Но ноги уже несли его следом за Фафхрдом, и он уже склонялся, поднимая - теперь уже куда осторожнее, чем маску, - те предметы, что ронял его друг. Впрочем, усилия не стоили труда, как тут же понял Мышелов. Заманчиво поблескивавшие ожерелья, тиары, филигранные чаши для нежных грудей, броши с громадными булавками весили не больше и были не толще сухого листа. Пальцам Мышелова явно не хватало деликатности, свойственной Фафхрду, и все вещи от его прикосновения рассыпались.
Северянин обернул к нему сияющее лицо, отражающее блаженство неземного видения. Едва последняя призрачная безделушка соскользнула с его руки, он сказал:
- Мышелов, все это - ничто, маска и все остальное - только изглоданные морем призраки сокровищ. Но что сулят они, о Мышелов!
Тут он снова повернулся вперед и согнулся под свинцовым пузырем, выдававшимся из крыши.
Мышелов в последний раз оглянулся назад, вдоль светящейся тропки к малому кружку света, в центре которого виднелась узловатая веревка. Два ручейка капели сочились из двух ран в потолке, теперь они как бы окрепли, капли при падении расплескивали ил. И Мышелов последовал за Фафхрдом.
По другую сторону пузыря свод снова поднимался более чем на высоту человеческого роста, но стенки, заметно сузились. Скоро они шли уже по туннелю со свинцовым сводом и светящейся желто-зеленой полосой под ногами. Туннель немного вилял то вправо, то влево, поэтому трудно было понять, как далеко он ведет. Время от времени Мышелову казалось, что он слышит слабые стоны и свист, эхом доносящиеся откуда-то. Переступив через едва попятившегося крупного краба, он заметил руку мертвеца, выступавшую из светящегося ила, его указательный палец показывал как раз туда, куда они шли.
Полуобернувшись, Фафхрд серьезно шепнул:
- Согласись, Мышелов, здесь есть какое-то колдовство!
И Мышелов подумал, что более неуместного замечания ему еще не приходилось слышать. Он совсем приуныл. О детских жалостливых просьбах к Фафхрду нечего было и думать - он знал, что остановить приятеля можно только дракой, а потасовка, когда кто-нибудь из них непременно врежется в водяную стенку туннеля, была ему явно не по вкусу. Конечно же, сам он всегда мог повернуть назад, но…
Монотонно хлюпая ногами по илу, Мышелов еще более расстроился, когда подумал о тяжести нависшей над головой воды. Он ступал, будто вес всех кораблей на земле навалился ему на спину. Воображению его рисовалось, как внезапно обрушивается этот туннель. Он вобрал голову в плечи, ему хотелось рухнуть на колени и, обхватив голову руками, ожидать ужасного конца.
Море впереди слегка побелело, и Мышелов понял, что подводный туннель приближается к кремовому занавесу скал, на который они с Фафхрдом взбирались накануне. Воспоминание об этом слегка подбодрило его, быть может, потому, что совпадало направление пути - в обоих случаях им следовало подниматься.
Подъем был сложен, хотя бледные скалы были прочны и надежны, но опор для ног и карнизов было немного, и им то и дело приходилось пользоваться веревкой и загонять в стену крючья там, где не было другой опоры, но они так надеялись отыскать наверху воду и дичь - в такой дали они находились от Ул-Храспа с его охотниками. Наконец, задыхаясь, они добрались до вершины, мышцы ныли, оба уже готовы были броситься на землю, чтобы отдохнуть, оглядывая травянистый ландшафт, усеянный чахлыми деревцами, характерными для этого уединеннейшего из полуостровов, простиравшегося на юго-восток между Внешним и Внутренним морями.
Но они обнаружили… ничто, хуже чем ничто, если такое возможно. Вожделенная вершина оказалась скалистым гребнем по большей части не шире трех футов, а иногда и уже. С другой стороны скала уходила вниз еще более круто, на самом деле она даже была глубоко подрезана снизу, почти с середины, и от подножия головокружительного обрыва к горизонту простиралась мешанина скал, пены и волн.
Так они обнаружили, что, распростершись, жмутся к скалам горной преграды, тонкой полоской, ленточкой, отделявшей Внутреннее Море от того, что, как они поняли, следовало считать Внешним Морем, проевшим себе дорогу через полуостров, но еще не до конца. Насколько хватал глаз, и по одну и по другую сторону все было одинаково, хотя, по мнению Мышелова, хребет утолщался в направлении на Ул-Храсп.
От удивления Фафхрд расхохотался, приступы хохота этого великана заставили Мышелова ругнуться про себя из опасения, что производимое голосом сотрясение может выбросить их из острой, как лезвие ножа, седловины, в которой они находились. И в самом деле он настолько разгневался на неуместный хохот, что просто вскочил и в ярости запрыгал на узкой каменной ленте, вспоминая тем временем слова Шилбы: “Человек, сознает он это или нет, всегда балансирует меж двух пропастей на тонком канате, у которого нет ни конца, ни начала”.
Выразив таким образом каждый на собственный лад потрясение и ужас, они уже осмысленней вгляделись в пенистое море внизу.
Прибой и множество выступающих скал свидетельствовали о небольших глубинах, Фафхрд даже предположил, что при низких приливах дно обнажается. Его знание лунных фаз говорило ему, что в этой части света в эту пору приливы высокие. Среди скал особенно выделялась одна, будто толстый столб высилась она в двух полетах стрелы от скального барьера и была высотой с четырехэтажный дом. По спирали ее охватывали карнизы, казавшиеся, по крайней мере отчасти, делом рук человека. В расширявшемся основании в пене мелькал странный, обрамленный водорослями прямоугольник, пересеченный крестом, более всего напоминавший большую прочную дверь… хотя куда могла вести такая дверь и кто мог ею пользоваться было трудно и предположить.