— Я предложил жене развод на условиях, которые нас обоих устраивают. И она согласилась. Наш брак давно себя изжил, но нам всё не хватало смелости друг другу в этом признаться. Позвоните мне, — он полез во внутренний карман пиджака.
— О, нет, нет, — остановила его Эрика. — Лучше позвоните вы.
На фирменном бланке отеля фирменным карандашиком она написала номер. Вырвала лист, свернула и протянула, зажав между пальцев.
— Когда я уже не смогу поставить вас в столь щекотливую ситуацию, конечно.
Она отступила к двери, когда он убрал лист в карман.
— Пусть ваш сын поправится. С наступающим!
— Как вас хоть зовут?
— Эрика, — улыбнулась она. — А вас?
— Майк. Вернее, Михаил, если по-нашему. С наступающим, Эрика!
— Стифадо из кролика по-гречески сегодня особенно сочное, — улыбнулась она и вышла.
— Ну что, я домой, Алла Александровна? — переодевшись у Аллы в номере, застегнула Эрика пуховик и подхватила пакет с платьем.
— Пойдём провожу, — пропустила её вперёд себя Алла. — Чем будешь заниматься на выходных?
— Будем наряжать ёлку с детьми. Наверно, поедем на горку. Или сходим на каток. Зима — это так здорово. А ты?
Они вошли в лифт.
— Вернусь обратно в Москву. Кастрирую уже, наконец, кота. Заведу мужика. Или наоборот, — улыбнулась она. — Скажи, где ты берёшь силы вот на это всё? Ёлка, каток, горка? У меня порой раздеться не выходит, так и падаю с порога на кровать в пальто. А ты? Неужели всё ещё веришь, что однажды он вернётся? Что вас найдёт?
— Честно?
Алла кивнула.
— Каждый день. Каждый день, я накрываю стол к ужину и ставлю лишнюю тарелку. Вздрагиваю на каждый телефонный звонок. И каждое утро просыпаюсь с единственной мыслью: может, сегодня?
— Эрика, прошло сколько лет, — сочувственно сморщилась она.
— Всего шесть. Шесть лет, пять месяцев, — Эрика посмотрела на часы в холле, стрелки на которых переползли за полночь. — И… пять дней.
— И ты всё ещё ждёшь? — обняла её Алла на прощанье.
— Всегда.
«Может, сегодня?» — улыбнулась она и махнула рукой, останавливая такси.
Глава 7. Илья
«Наверно, я любил тебя всегда, — глядя на летящий за окном снег, думал Илья. — Нет, без «наверно». Я любил тебя всегда», — опустил он глаза в экран ноутбука и мысленно вычеркнул неверное слово.
Мысленно, потому что слушал врача и не мог сейчас писать. Но рука так и тянулась к клавишам.
С того дня как ему поставили диагноз «острый миелобластный лейкоз» он писал ей каждый день. Столько лет не искал. Не ждал. Старался не думать о ней. Смириться, отпустить, забыть, хоть и знал, что не сможет.
Но в тот день начал ей писать, и плотину в душе, что он так тщательно воздвигал, словно прорвало. С того дня он уже не мог без этих писем.
Он делился с ней тем, что было на душе. Тем, что когда-то не успел сказать. Тем, о чём думал сейчас. И тем, что боялся не успеть сказать.
Это были даже не письма. Разговор. С ней. Ведь мысленно она всегда ему отвечала. Та, что он любил всегда и без «наверно».
Всегда. С того дня на школьной линейке, когда он протянул ей влажную от волнения руку, а она смело вложила в неё свою и не поморщилась: «Я — Эрика». «Первый «А», шурша целлофаном букетов, гуськом потянулся в школу за первой учительницей. А он смотрел на неё и думал: эта девочка настоящая? Или снится ему?
— Кстати, помнишь, как её звали? Нашу первую учительницу?
— Фаина Кантимировна? — в его воображении улыбнулась та, что всегда ему отвечает, и передразнила стучащую линейкой по ладони Фаину: — «Максимова, на первую парту! Немедленно! Если не умеешь себя вести, будешь сидеть здесь. Рядом с Кантимировым». Рядом с её дебилковатым сынком, который вечно ковырялся в носу.
Фаина Константиновна Кантимирова. Конечно, она помнит.
— Кстати, Вадик Кантимиров вырос неплохим парнем. Стал геологом-нефтяником. Не зря над ним смеялись за его дурную привычку: что ты там хочешь найти? Полезные ископаемые? Вот он и ищет теперь нефть и газ.
— Илья Михайлович, — отвлекла его доктор, закончив пространный рассказ о том аду, что ему пришлось пережить, а она сухо назвала «индукцией». — Ваш отец разговаривал со мной о дальнейшем лечении. И ваша невеста. Они сейчас за дверью. Пригласить?
Илья встрепенулся: «Отец? Здесь?» Илья никому ничего не хотел говорить о своём диагнозе категорически. И болезненно сморщился: «Настя, какого лешего? Да, я согласился, что отец имеет право знать, но хотел, должен был позвонить ему сам. А ты же ещё и представилась наверняка как моя невеста?»