А назавтра молчаливый, уйдя мыслями в себя, сидя на берегу где-нибудь неподалеку от дома, он мог подолгу, не глядя на Родьку, обстругивать ножичком топорище, черенок для лопаты или затачивать бруском крючки на сазанов. Родька понимал: с похмелья деду тяжко небось, и хоть сердился на него, виду не подавал. В общем-то, добрый был у него дед. И жить тут было хорошо и привольно.
Здесь, на берегу большой дальневосточной реки, бакенщик Мохов вырастил всех своих детей, в том числе и младшую дочь Марию — мать Родьки. Сначала она работала на ферме в колхозе, потом вышла замуж и переехала в город вместе с Алексеем — отцом Родьки, там приобрела новую специальность — формовщицы, стала работать в чугунолитейном цехе, где рядом у вагранки стоял Родькин отец.
Можно было бы и деду Мохову уехать к ним на жительство, однако он не захотел переезжать ни к сыну на стройку, ни к дочерям. Так и продолжал жить у речных створов, издали похожих на зебр. Даже когда ушел на пенсию, не стал переезжать. Помогал новому бакенщику зажигать керосиновые фонари, а когда пришла автоматика, стало даже интересней. Как ребенок, радовался Мохов, особенно в первые дни, выходя на берег в сумерках. Словно чья-то невидимая рука одним махом зажигала огни по всей реке. Красота!
Летом Мохов рыбачил. С наступлением зимы отправлялся белковать. Ходил и на кабанов. Если охота не удавалась, он пристраивался к людям из колхоза, помогал заготовлять лес. Ну, а с конца апреля, как только вскрывалась река, он снова был на берегу. Каждый воскресный день к нему приезжал Родька. То с матерью и отцом, то один. Он уже знал дорогу.
Сейчас, когда его родители находились где-то на юге и Родька жил у деда, в город можно было бы не ездить, да вот Бердников… Пообещал ведь купить карасевых крючков. И не купил. Говорит, не было в магазине. Пришлось Родьке в понедельник ехать самому. Съездил и купил. А вдобавок еще нашел вороненка.
Увидев в подоле рубахи Родьки живность, дед нахмурился. Он сидел на камне у воды, затачивая сазаньи крючки. Потом что-то буркнул сердито. По голосу Родька понял, что дед недоволен находкой. Но расспрашивать не стал.
Мохов сам разговорился к вечеру. Когда поели и стали ложиться спать, чтобы еще с ночи плыть на остров за сазанами, дед неожиданно заговорил о воронах.
— Пакостная это птица, ворона. Только и пользы, что падаль подбирает. Да и не одну падаль…
Лежа на своем неизменном месте у печки, держа руки под головой, он стал рассказывать о том, как однажды зимой вороны чуть не уморили с голоду охотников.
— Бедная была в тот год тайга. Все снег да бураны, куда выйдешь? Помню, мы все сухари поели. А тут — на тебе, сохатый. Повалил его кто-то из наших ребят недалеко от лабаза. Ну, счастье, конечно. Освежевали, подкрепились. Остатки мяса уложили на ветки пихтача возле лабаза, чтобы волки не съели. А через день как раз хорошая погода выдалась, и мы снова промышлять ушли. Встали на лыжи, да и в разные концы. Дня через три собрались всей артелью подбить бабки. Может, кому и подфартило? Ну, собрались, значит, и вот ведь смехота: даже зайчишки никто не принес. Бескормица разогнала зверье. А что касается животов, у всех ремни на последней дырке. Голодные, злые, как волки. Пошли к лабазу за остатками мяса. И что бы ты думал, Радивон?
Дед умолк, а Родька присел на кровати. Полным именем «Радивон» дед называл его только в особых случаях, и надо было быть тогда наиболее внимательным к его словам.
— Не нашли мы на ветках пихтача мяса. Не нашли.
Дед снова умолк, а Родька спросил:
— Кто же его съел?
— Кто-кто, вороны! Я еще когда к лабазу подходил, слышал их карканье. «Неужели?..» — думаю. А оно так и случилось. Вокруг той пихты, где лежало мясо, мы потом, когда очнулись, только вороний помет и нашли. Попировали кумушки всласть. Если какое мясо и осталось, так ведь оно все изгажено. Веришь, Радивон, я тогда со злости все патроны на этих ворон высадил. Кружили они, пакости, недалеко от лабаза.
В наступившей тишине Родька услышал, как за входными дверями мяукнул кот Васька. Тоненько, просительно. «Мяукай, мяукай, все равно в дом не пущу».
Родька давно усвоил повадки кота. Большой, пушистый, с дымчатой шерстью, как у голубого песца, Васька только с виду казался флегматиком. На самом же деле он был хорошим охотником. Сколько бурундучьих хвостов находил Родька около дома каждый день! Васька ловил бурундуков в лесу, а обедать и завтракать шел домой. Да что бурундуки! Однажды Васька подрался с енотом! Правда, как рассказывал дед, нападение было со стороны енота, но репутация Васьки от этого нисколько не пострадала. Как-никак, енот все же величиной с собаку…
Когда Васька мяукнул еще раз, Родька под кроватью услышал легкий шумок. Это зашевелился в корзине вороненок. «Неужели учуял кота?» И Родька сам себе ответил: «Конечно, учуял!»
Стихнет Васька — молчит и вороненок. Стоило Ваське мяукнуть — в корзине начиналось шевеленье. Чуял вороненка и Васька. Зачем же ему мяукать? Но удивительно, как учуял? Ведь кот до самого вечера пропадал сегодня в лесу. Он даже не видел вороненка.
«Теперь у тебя два врага — дед и кот Васька», — подумал Родька о вороненке и осторожно выдвинул корзину из-под кровати. Но в сумерках, да еще на дне корзины, он увидел только его разинутый клюв. Пришлось протянуть руку, чтобы убедиться, не сползла ли повязка, которую он намотал на сломанную ногу птицы. Повязка была на месте, а что надо сделать с крылом, Родька, не знал. Обращаться за советом к деду было бесполезно, он понял это с первой минуты, как только показал ему вороненка. А теперь, после рассказа про случай в тайге, Родька побоится даже сказать, что у него под кроватью «живность». «Но это ведь вороненок, а не ворона!» — попробовал затеять мысленный спор Родька с дедом. «А… все едино», — сказал бы дед; Родька уже предвидел, что он при этом ответит.
Но тут Родька вспомнил про волков, и у него появилось сразу много вопросов.
— Дедушка, — сказал он тихо, не зная, спит или еще не спит дед.
— Чего тебе? — раздалось у печки.
— Дедушка, — в волнении начал Родька, — а волк тоже вред наносит?
— Еще какой!
— И его надо убивать?
— А как же! Он тоже вне закона. И ворона, и ястреб, и волк. Всех их надо уничтожать, чтобы не мешали жить другим.
— А волчонка?
— Чего волчонка?
— Волчонка, когда в лесу найдешь, его тоже надо убивать?
— Зачем же убивать волчонка? Его надо домой забрать, — ответил дед как о вопросе, давно уже решенном.
— А вороненка?
— Чего вороненка?
— Ну, вороненка…
У печки заскрипела кровать, дед отрывисто кашлянул — и Родька понял, что неожиданно попал в точку. И как только ему пришло в голову заговорить о волках!
— Ты, Радивон, давай не хитроумь. Все одно любить ворон меня не заставишь.
— Да я не об этом. — Родька облегченно вздохнул и тут, словно определив, что разговор идет о нем, вороненок подал голос из корзины. Он, наверное, хотел каркнуть на деда за то, что тот так сказал о воронах, но не хватило уменья и сил. Вышло что-то похожее на «ка-а-а». Но все-таки вышло, и дед рассмеялся.
— А хитрый же ты, Радивон, вороненка в доме припрятал. Видно, в отца весь, Мария проще. Мария никогда бы отседова не уехала, если бы не Алексей. Сумел переманить как-то в город.
Вороненок снова каркнул, и теперь уже смеялись оба: внук и дед. И по тому, как дед смеялся, Родька почувствовал — не имеет он никакой злости на вороненка.
— Ну, показывай свою живность, — сказал дед, вставая с койки. Он подошел к столу, чиркнул спичкой и зажег керосиновую лампу.
Свет, падавший в корзину, напугал вороненка. Дрожа всем телом, он прижался к одной из сторон корзины и показался Родьке меньше, чем был на самом деле.
— Что, пакостная птица, трусишь? — сказал дед и, нагнувшись, взял птенца обеими руками. Тот не сопротивлялся. Дед осторожно положил его на крашеный пол и присел рядом с Родькой на краю кровати. — Вижу, все вижу, — сказал он, присмотревшись. — Крыло у тебя сломано и нога. А ногу, Родька, ты неправильно забинтовал. Неси-ка сюда лучины.