Только всю мою радость портила реакция сестры, день ото дня становившаяся только ядовитее и злее. Она перестала со мной разговаривать, игнорировала, когда удавалась свободная минутка между делами. Только и это было не самое страшное, хоть и было больно, что Вирджиния не может разделить счастье и порадоваться — я же никогда не ущемляла её и не обзывала. Но я была влюблена первый раз в жизни. Хотелось летать и кружиться, а она всегда возвращала с небес на землю, портив одежду, заколки, расчёски и косметику. А я всё терпела и молчала, ничего не говоря родителям, и, сглатывая сопли и слёзы, исправляла по мере сил. Вирджиния не хотела со мной об этом разговаривать, запираясь в комнате. Подсмотрев один раз за ней в замочную скважину, я увидела, она читает и произносит малопонятные слова, а порой ночью ходила куда-то. Её фигура растворялась в тумане, она приносила травы в плаще — и я опять же молчала.
В день свадьбы у себя в комнате я нашла несколько дохлых мышей, которые завернула в старую тряпку и вынесла во двор, быстро похоронив и чувствуя, как силы и терпение меня покидают. Я ясно осознала: это делает сестра и далеко не от обиды, а из-за ненависти и зависти. Ей бы тоже хотелось выйти замуж, но с таким пятном ничего ей не светило. Разве я была виновата в её участи?
Вернувшись в комнату, я нашла свадебное платье, над которым мы трудились несколько недель, разрезанным. Упала на колени и думала, что уже никогда не выйти замуж, не увидеть Генри в качестве мужа — сестра не позволит. Не помню, сколько так просидела, пока вокруг не начали копошится мама и служанки, пытаясь что-то придумать. Моё платье уже было не спасти, поэтому мама долго копалась в сундуке в поисках своего старого платья, ткань и кружево уже пожелтело. Казалось, что хуже уже не будет.
Наши лошади застревали в грязи весь путь до церкви, каждый раз уходя ниже и ниже. Я всю дорогу плакала и чувствовала — ничем хорошим моё решение не закончится. Оказавшись в церкви, народ всполошился, выдохнув и ахнул от того, как я выглядела. Обычно счастливая, я превратилась в жалкую и сопливую девушку, которую словно насильно выдают замуж.
Папа довёл до алтаря, удерживая на себе большую часть веса, потому что я отказывалась понимать, что это не дурной сон – свою свадьбу я запомню именно такой. У алтаря Генри, вовремя подскочив к нам, сразу взял мои руки, ища ответы на вопросы, что могло случиться за тот короткий срок, что мы не виделись. Священник приступил к обряду, но моя голова с каждой минутой всё больше была в тумане. В глазах слегка двоилось, а тело дрожало, только из-за тепла Генри я и держалась.
Неожиданно с грохотом открылись двери в церковь, и на пороге стояла Вирджиния вся сырая, грязная и ещё более злобная, чем до этого. Она шла к нам под перешептывания всех гостей вокруг. Когда она почти достигла первых рядов, перед ней встал отец, которого она оттолкнула и кинула небольшой тёмный мешок мне под ноги, выкрикивая слова: «Я проклинаю весь наш будущий род. Если ты сейчас выйдешь замуж, будущие семьи, как и наши с тобой, будут преследовать одни несчастья. По твоей линии будут всегда две дочери, и старшая всегда должна будет выйти замуж первой. Этого ты хочешь своим наследникам, сестра? Или дай мне шанс выйти замуж первой! Что тебе стоит подождать, а, а твоему принцу?». Высказав это всё, Вирджиния упала в обморок. Первое время казалось, что она не дышит. Её тело выглядело как камень.
Первый, кто пришёл в себя, был Генри. Он почему-то был так уверен, это ерунда, и он не верит в колдовство. Просто у Вирджинии помутнение рассудка, которое пройдёт уже завтра. И я поверила, сказав ему «да» и скрепив наш союз поцелуем под раскаты грома где-то на горизонте. Только звук ещё долго повторялся в голове, снова и снова. Генри обнимал меня, и казалось, что теперь ничто плохое нас не коснётся — всё было позади. Как же я ошибалась.
Дождь так и не унимался, поэтому решили переждать в церкви. Сестра как раз пришла в себя и, увидев нас в законном браке, заплакала. Она раскаивалась в том, что натворила, это нечистые силы задурачили ей голову, но всё это было серьёзно, она действительно в это верила. Никто тогда особенно не принял её слова близко к сердцу, считая, что она ополоумела. Окончательно и бесповоротно. Но мне всё равно что-то не давало покоя, как будто в сзади вечно стояла тень, которая исчезала, стоило только повернуться. И я надеялась, что это пройдёт со временем, особенно, когда мы переедем в дом Генри, оставив всё плохое позади. Я старалась не держать зла на Вирджинию, молясь за её душу и извиняясь за сказанные с горяча слова в душе.