— Здесь все так, как я себе представляла. Маленький город в Америке, фестиваль яблок, гонки на воздушных шарах, аллеи кленовых деревьев, и все знают друг друга.
— Подожди, — прошу я, доставая телефон из кармана брюк.
— Что такое? — спрашивает она, разглядывая меня в упор. — Что ты делаешь? — она слегка улыбнулась мне.
— Я хочу записать это, — поясняю я, — И дам тебе послушать через пять лет, когда ты захочешь убежать отсюда.
Она смеется и одновременно несильно бьет меня по руке. Ее кожа касается моей, и мурашки удовольствия бегут по моей спине.
— Правда, мне нравится здесь, — она говорит это так, как будто пытается меня в этом убедить.
— Хорошо, — я неохотно уступаю, убирая свой телефон обратно в карман, но, на самом деле, я молюсь, чтобы она влюбилась в меня прежде, чем разлюбит это место.
— Ты сказал, что вырос здесь, — говорит Эшли. — Я предполагаю, ты зовешь это место своим домом?
— Да, — подтверждаю. — Это чертовски верное предположение.
Она продолжает смотреть на меня, и если бы глаза умели смеяться, то ее глаза сейчас смеялись.
— Эшли Уэскотт, — голос звучит с нижней ступеньки террасы. — Я рад, что ты нашла этот дом.
Я смотрю в ту сторону и вижу Джека, который рассматривает нас.
Он подмигивает мне, а затем хлопает по спине. Джек — любитель панибратских приветствий.
— Мой приятель не переставал говорить о тебе с тех пор, как ты появилась в городе.
Она поворачивает голову в мою сторону.
— Он это делал?
Прежде, чем я успеваю что-нибудь сказать или пнуть Джека коленом в пах, он открывает свой большой рот снова.
— О да. Мне пришлось пригласить почти весь Коноко, только чтобы ты не подумала, что какой-то странный незнакомец приглашает тебя на неприличную вечеринку. И сейчас я присматриваю за старым сумасшедшим Кипом, который бегает и ищет свой виски, только потому, что он покупал сэндвич на заправке сегодня утром.
Она звонко смеется, но я ее не поддерживаю, потому что думаю о том, где буду искать сумасшедшего Кипа, который отключится к утру.
— В любом случае, Эшли, Рэм — хороший парень. Ты должна дать ему шанс.
Он опять хлопает меня по спине, а затем наклоняется и шепчет ей на ухо, достаточно громко, чтобы я мог услышать.
— Никакого давления, но я буду трупом к утру, так как думаю, что кто-то описал его гаражные двери.
— Что? — я перебиваю его.
Джек машет руками передо мной.
— Я пошутил, это всего лишь шутка, — он пятится назад с поднятыми руками, но прежде, чем уйти, снова шепчет что-то в ухо Эшли. — Не води его к гаражным дверям.
— Джек, — говорю я, качая головой.
— Хей, по крайней мере, теперь ты можешь посмотреть игру в субботу, — говорит он мне. — Ну, ты знаешь, вместо того, чтобы идти в магазин и толкать там продуктовую тележку.
И он делает движение, как будто бы толкает тележку, а затем быстро исчезает.
Итак, я остаюсь с вымученной улыбкой на лице наедине с Эшли, в глазах которой застыл немой вопрос.
— Прошу прощения за это, — говорю я. — Он безвредный.
И прежде, чем я успеваю добавить что-либо еще, я слышу ее мягкий голос.
— Твои друзья кажутся довольно крутыми.
Я смотрю на нее одним глазом, пока достаю телефон из кармана и нажимаю на сьемку.
— Ты не могла бы повторить это еще раз? — прошу я ее.
Она слегка шлепает по моей руке, но на этот раз ее прикосновение задерживается на мгновение, и я заблудился в свете ее глаз.
Я ничего не говорю. Возможно, что ее прикосновение, а может и то, как нежно она произнесла мое имя, но что-то лишило меня голоса.
— Так же, как и в этом городе, есть что-то уникальное и в тебе, — продолжает она чуть тише.
Я не знаю наверняка, о чем она говорит, но думаю, что мне это и не нужно было знать. Все, что я слышу, так это то, что она остается здесь, и что я ей нравлюсь. По крайней мере, я хочу в это верить. И это все, что мне нужно знать.
— Эшли Уэскотт, что ты делаешь завтра вечером?
Она улыбается, но старается скрыть свою улыбку, склонив голову вниз, прежде чем опять посмотреть на меня.
— Я полагаю, у тебя есть идея?
— Да, возможно, есть кое-что.
— Говори, — просит она.
— Я надеюсь, что могу позаимствовать немного твоего времени
И еще одна прекрасная улыбка озаряет ее лицо.
— Я имею виду, — продолжаю я, — только после обеда и, может, ранним вечером.
«И я надеюсь, что и всю оставшуюся жизнь», — добавляю я про себя.
Она смотрит на меня, и ее розовые губы — все для меня в эту минуту.
— Ну, если немного моего времени — это все, о чем ты просишь, то могу тебе его дать.
После ее слов я откидываюсь на спинку кресла и улыбаюсь, потому что Джек, гаражные двери и сумасшедший Кип, и даже то, что мне предстоит убирать весь беспорядок завтра утром, не имеют такого значения, как ее ответ в эту минуту. Я чувствую себя так, словно это лучший день в моей жизни, будто переломный момент, после которого я уже никогда не смогу вернуться назад к прежней жизни.
Я влюбился в Эшли Уэскотт, и не важно, что будет дальше, — я никогда не смогу ее забыть. Я знаю, что никогда не забуду, как мягко слетало ее имя с моих губ, не забуду, как ее зеленые глаза прожигали дыру в моей душе.
Не говоря уже о том, что она дала совершенно новый смысл дырявой паре джинсов, старой бейсбольная кепке «Кардиналс» и красной помаде. И будь я проклят, если эта девушка — не причина, по которой мужчины влюбляются с первого взгляда. На самом деле, у меня нет сомнений, что она разбила чье-то сердце и приехала сюда. Но, черт, я просто счастлив, что она здесь, и даже лучше — она дала мне шанс.
Глава 6
Прошлое
Рэм
Первые десять раз, что я приходил сюда, я ненавидел это место. Мои ладони потели, сердце чуть не выпрыгивало из груди, а легкие сокращались до размеров стеклянных шариков. Но потом стало легче. Стало даже лучше, чем легче, мне так кажется. Со временем это стало… О, черт, что за слово мама всегда использует? Терапевтический. Это стало что-то вроде терапевтических визитов к нему, как будто бы это обычный будний день. Как будто мы вдвоем сидим и разговариваем о сумасшедших событиях в наших жизнях, как в старые времена.
Я прохожу к его участку, который находится рядом с мистером Катцом. Его надгробие с круглыми краями словно произрастает из земли. Большинство надгробных плит здесь квадратные и лежат они ровно, включая и мистера Катца, но не Оуэна. Его плита совсем другая и отличается от остальных. Даже цвет другой. У всех надгробия лимонного цвета, а у него — песочно-каменного, и не серого и не золотого. Если я закрою глаза, то могу увидеть этот цвет сквозь закрытые веки. И иногда, перед тем как заснуть, я вижу надгробие и надпись на нем. Оуэн Катц, 3 ноября 1989 года — 6 ноября 2011 года. И под датами цифра 12 — его футбольный номер. Хочу я или нет, но этот камень стал такой же частью меня, как моя рука.
Я сажусь на старую табуретку, которую принес сюда год назад. Я подумал, что если я провожу здесь много времени, то пусть оно проходит с комфортом.
— Здравствуйте, мистер Катц, — я наклоняю козырек бейсболки в сторону надгробия рядом с Оуэном.