Так что я всего разок вздохнула, прощаясь с мечтой о жизни состоятельной дамы, и решительно сказала:
— Иосиф Леонидович, мне ничего не нужно. Я отказываюсь от своей доли наследства в пользу родных и близких покойного. Так им и передайте.
Нотариус молчал что-то уж очень долго, и я осведомилась:
— У него ведь есть родные и близкие?
— О да! — Нотариус откликнулся с таким энтузиазмом, что я сразу поняла — родных и близких у покойного миллионера очень много. И завещание — не такая уж простая и однозначная вещь, как может показаться.
Ну что ж, это проблемы нотариуса, а вовсе не мои.
— До свидания, Иосиф Леонидович, — попрощалась я вежливо. — Рада была с вами познакомиться.
— Подождите! — переполошился нотариус. — Но ведь вы придете на оглашение завещания завтра, в четырнадцать ноль-ноль?!
— Зачем? Мне ничего не нужно, я же сказала.
— Но покойному кое-что нужно от вас, уважаемая госпожа Охотникова!
— Простите? — Мне показалось, что я ослышалась.
— Понимаете, — мялся нотариус, — покойный завещал вам не деньги и не имущество. Скажем так, он завещал вам работу.
— Что завещал?! Работу? Ну, знаете! Ни разу в жизни не работала на покойника!
Нотариус вежливо переждал мой приступ истерического смеха, потом уточнил:
— Так я жду вас завтра у себя в конторе?
— Ждите, — сказала я и повесила трубку. Да, из чистого любопытства стоит поехать туда и узнать, что же имел в виду нотариус…
На следующий день без четверти два я заглушила мотор своего «Фольксвагена» напротив конторы уважаемого Иосифа Леонидовича Сташевича. Нотариус занимал первый этаж старинного особнячка в самой лакомой части города, из чего я сделала вывод — Иосиф Леонидович обслуживает не абы кого, а привилегированную часть общества. Без пяти два я вошла в контору. Почтенная секретарша проводила меня в кабинет нотариуса, где и должно было состояться оглашение завещания.
В кабинете стоял гул голосов — как в театре перед началом представления. До того, как прозвенит третий звонок. Иосиф Леонидович — солидный мужчина в темном костюме и стильных очках — восседал во главе длинного стола и вид имел несколько растерянный. В кабинете — весьма немаленьком — было много людей, которые, очевидно, и являлись родными и близкими покойного.
— Попрошу тишины! — воззвал нотариус, стараясь перекричать публику. Собравшиеся немедленно замолчали и повернулись к Сташевичу. Завещание — вот что привело сюда всех этих людей, и теперь наступал ответственный момент. Некоторые в нетерпении даже поднялись со стульев и так и остались стоять.
Я немедленно воспользовалась этим и заняла освободившееся место. По опыту знаю — дело предстояло долгое и нудное. Так что я устроилась поудобнее и приготовилась слушать. Сидевшая рядом со мной немолодая пышная блондинка в блестящей кофточке и юбке годе вцепилась в руку мужа — по виду отставного военного.
— Светик, не волнуйся так! Тебе вредно! — попытался приободрить блондинку муж. Но та не отрывала горящих глаз от нотариуса, и весь мир перестал для нее существовать. Я обратила внимание на гигантские сапфировые серьги — очень много золота и очень много сапфиров. Они оттягивали мочки ушей женщины так, что вполне заурядная дама походила на загадочные статуи острова Пасхи.
Нотариус встал, откашлялся и начал читать. В кабинете стояла жадная тишина, и каждое слово падало в уши собравшихся, как зернышко в клюв голодного птенца.
— В соответствии с законодательством Российской Федерации… — читал Сташевич.
Я его не слушала, а изучала лица родных и близких. Н-да, публика подобралась самая разношерстная. Вот эта юная фея с длинными платиновыми волосами, в коротеньком платье и с силиконом под кофточкой — это, простите, кто? Дочка? Внучка покойного?
А пожилая рыжеволосая женщина с самыми настоящими усами под крючковатым носом и глазами такими холодными, как лезвия коньков на льду, — кто она? Ну, двое стриженых мужчин среднего возраста в свитерах с оленями — это понятно. Такие бычьи шеи и пивные животы имеют только кореши Иннокентия, удачно пережившие девяностые…
— …завещание покойного Серебрякова Иннокентия Васильевича, тысяча девятьсот сорок четвертого года рождения, уроженца села Рыбушка Тарасовской области…
Надо же, а Серебряк деревенский… Приехал, поди, году так в шестидесятом поступать в ПТУ, да так в городе и остался. Воображение живо нарисовало мне юного Кешу Серебрякова, с тонкой шеей и натруженными руками. Папка, наверное, на войне погиб…«Эх, бедолага! Когда же тебя по кривой дорожке понесло!» — пригорюнилась было я. Но потом вспомнила физиономию моего клиента, свисающего с моста, и еще всякие слухи о деятельности Серебряка в разудалые девяностые, и жалость куда-то испарилась.