Я судорожно втянул воздух и хрустнул костяшками пальцем, пытаясь сдержать ярость, клокочущую внутри.
— Угостить?
Я молча кивнул и привычным движение вытащил из карманов брюк старую зажигалку. Многообещающая надпись «Мы прорвемся» практически стерлась, потеряв «орв», но мозг автоматически подставлял туда совершенно другие буквы. Вытащив сигарету из полупустой пачки, я щелкнул огоньком.
— Ты же, вроде, бросил? — Отвлеченно протянул Толя, ковыряя сорванный ноготь.
— Видимо, уже не сегодня…
— С нашей работой… Бросить трудно, пальцы автоматом ищут какой-то отвлекающий фактор, — он выдохнул плотный белый дым. — Вот почему все привычки такие?
— Какие?
— Вредные…
— Не понял вопроса, — я склонил голову, смотря вдаль.
— Почему человек в стрессовые ситуации пытается убить себя? Алкоголь, никотин, еще какая-нибудь пакость? Нет, чтобы достать из кармана крючок и начинать вывязывать узоры на коврике?
— И как ты себе это представляешь?
— Вместо комнат для перекуров должна быть комната вязальщиков. Или оригамистов. Или вышивальщиков. Или на губной гармошке пусть играют…
— Я бы с удовольствием на такое посмотрел, — я невесело усмехнулся.
— Не посмотришь. Человеку нужно себе вредить, мы без этого не можем, понимаешь? Нам нужно себя за что-то наказывать, — хлопок от резинки. — Платить за придуманные грехи похмельем, рассчитываться за ошибки раком легких… Альтернативная версия линчевания, только без плеток.
Я в очередной раз проводил глазами движение его рук. Эти щелчки, словно отдельный ритуал, который он проводил ежеминутно, всегда заставляли меня морщиться. Привычка Анатолия, которую мы с Максом прозвали «вытрезвителем», была притчей в нашем заведении. Макс говорил, что у Толи в квартире хранятся всевозможные плетки и палки, а я скромно считал, что он и без оборудования грызет себя за что-то изнутри.
— Мы и так себя наказываем, дополнительные атрибуты не всем нужны…
— И то правда, каждый наносит себе раны самостоятельно, — он закашлялся. — Просто у всех разные степени самобичевания. Кто-то действительно заслуживает наказания, но все, что он делает, это щипает себя за кожу, морщась от укуса комара. А тот, кто и мухи не обидит, тот бьет себя за каждый неверный шаг, убежденный в том, что он заслуживает за это самой мучительной кары.
— Что тогда заслуживаем мы?
— Минимум — моей резиночки, которая отрезвляет болью. А максимум — отдельного котла, наполненного нашими самыми потаенными страхами…
Я пожал плечами, ощущая, как такой знакомый туман заволакивает мозги, унося часть проблем на второй план. Губы стали сухими, в горле заскребли, а отвратительный дым попал в глаза. Но это ощущение…
— Вот, правильно, — Толя протянул мне салфетку. — Накажи себя и плачь. А потом бросай все и отправляйся грешить по новой.
Анатолий бросил в грязь окурок, щелкнув резинкой на запястье, направился внутрь дома. Его руки подрагивали, заставляя неизменный чемоданчик позвякивать, словно металлические цепи. Я продолжал втягивать горький дым, позволяя ему заполнять легкие, а глаза — непроизвольно слезиться. Хотелось закашляться, выплевывая легкие, но я старательно держал все в себе. Дым, боль и панику. Анна жива и с другими людьми. Моего друга убили. Он точно не мог сам пустить себе пулю в лоб, прервав жизнь. Не такой человек он был. Макс запланировал свою жизнь на ближайшие десятилетия, он не мог просто покончить жизнь, осознавая, что план не завершен. Я в это не верил.
Сердце сжималось, а ноги сами по себе несли от этого страшного места. Последнего прибежища Макса, который клятвенно обещал, что доживет до дня победы нашей сборной в лиге чемпионов. Человек, который хранил в темном шкафу бутылку дорогого виски, приговаривая, что так он со временем станет не «восемнадцатилетним», а «тридцатилетним», а может, и больше. Я шел по темным улочкам и прокручивал в голове события последней недели. Если бы тогда Макс не вытащил пушку в «Мусорке», если бы персонал и посетители не стали трепаться, если бы…
Тысячи «если» и миллионы вариантов развития событий крутились в голове, сменяя одно на другое. Я винил себя, винил Эдика, винил того парня с двумя родинками. Винил всех, чьи имена приходили на ум. Но больше всего я ругал Макса. Самовлюбленный идиот. О мертвых обычно говорят либо хорошее, либо ничего, но сейчас я был готов обозвать его любыми словами, выполнить все желания, лишь бы все это оказалось ложью.
Я нашел скучающего таксиста, уже не надеющегося найти клиента в забытом мэрией города районе. Кое-как добравшись до дома, который промерз изнутри из-за забытого открытым окна, я уселся на кухне, наблюдая за проезжающими машинами и редкими прохожими, спешащими домой.