– А, это ты, проклятая, – кривыми зубами улыбалась Юлия, – а в шатре свадьбу справляют! Шикарную! Весёлую! Громкую! Тут не слышно… почему?
– Подземелье, – пробормотала Саша и хотела было вернуться в спальню, но кухарка громко икнула и продолжила пьяный бред:
– Тебя на праздник не позвали. Не позвали. И правильно сделали! Чтобы невесту стошнило от отвращения, а жених позвал стражей? Всем понятно! – дерья противно улыбнулась, – мы с послушницами тебя сегодня обсуждали! Когда репетировали танцы и песни! Почему ты до сих пор не замужем? А? Мелкий выродок есть, а брачного ожерелья и татуировок нет! Сколько лет уже прошло! Что, обманул проклятый?
– Иди, проспись. Полегчает.
– Давно его не было! Бросил, что ли? А? Одинокая невеста! Кинутая невеста! Мёртвая невеста!
– Злословие вас не красит. Как и ром.
Саша вздрогнула и стиснула пальцы. В тоннеле, со стороны тайного хода, стоял отмеченный Морой. На плече висела объёмная сумка. Вернулся! Живой и невредимый. Фу-у-х.
– А-а-а!
Путаясь в шароварах, Юлия спешно ползла по коридору. Скользила, как на льду, стонала и падала. М-да, идеальный способ протрезветь.
Без лишних слов Саша бросилась к Стеллану и крепко прижалась к груди. Слава стихиям, задание завершилось успешно. День-два они побудут вместе. Завистливой кухарке не понять простого семейного счастья. Церемонии? Праздники? Можно устроить роскошный банкет, пригласить сотню гостей и расстаться через семерику из-за бытовых неурядиц. Или вместе пройти через огонь и воду и стать половинками единого целого. Даже в сыром подземелье.
Глава 7. Закат монархии
Над Афелетом занимался мрачный рассвет. Затаились в гнёздах птицы, попрятались в щелях насекомые. Сквозь прорехи в смолянистых тучах пробивались робкие лучи осеннего солнца. Дотрагиваясь до золочёного купола, они гасли, словно отдавали дворцу последние силы.
В городе накрапывал дождь. Мельчайшая завеса кружилась над улицами, прилавками и домами и будто пыталась охладить ненастные настроения, царившее в сердцах каорри.
Обычно пустая, столовая была переполнена в ранний час. Повара только-только готовили яства, кипятили воду для чая и кофе, что ни капли не смущало собравшихся. Те толпились вдоль стен, сидели по двое, трое на табуретах и шумно обсуждали последние новости.
– Помилуйте, всевышние стихии! Что творится-то? – вопрошал старик, одетый в шаровары и потёртый пиджак со штопанными рукавами, – никого не пощадили! Никого! – он всхлипнул, утерев глаза манжетой, – вообще, никого!
– Даже малышей, – в ужасе прошептала пожилая вязальщица, сжав спицы и не заметив, как распускаются петли шерстяного платка, – бедные крошки…
– Сколько их было? – угрюмо спросил мужчина. Мозолистые ладони и въевшаяся в латаную-перелатанную одежду пыль выдавали каменщика.
– Тридцать четыре, – ответил каорри, прочитав информацию на пластине. Коротко стриженый и сутулый, с грубыми чертами лица, он напоминал обыкновенного грузчика или уборщика. Песчинку прослойки общества, о которой давно позабыли благородные чины, – шестеро послов. Остальные – жёны, сёстры, дети и родители.
– Как это было? – глухо спросил продавец из лавки овощей и фруктов.
– Аркестанцы раздели несчастных за городской чертой, выжгли на груди позорные слова и вздёрнули на стеблях местной ядовитой травы.
Воцарилось гнетущее молчание. Дарры и дерьи представляли ужасное зрелище.
– А стражи? Стражи! Хоть кто-то наших охранял? – спросила кухарка, одетая в пропахший жиром, застиранный фартук, – у аркестанцев дикий норов! Они до конца жизни мстят за обиды! Ещё и детей науськивают! Безумцы!
– Тогда прибавим пятерых, – бездушным голосом добавил чтец и осёкся, – с них начали. И с особой жестокостью расправились.
– Ещё хуже, чем клеймо и повешение? Боюсь спросить…