Узнав, что японец, оказался художником и обучает Диму языку, в очередной свой приезд к невестке и внуку, дедушка привёз ему в подарок пересохшие краски с кистями и большие листы белого картона для черчения, лежавшие у них дома без дела много лет. Так же он подарил Ичиро целых два химических карандаша и толстую тетрадь в клеточку в твёрдой картонной обложке. Несколько листов в тетрадке были вырваны, да и сами листочки в ней немного пожелтели от времени, но Ичиро был несказанно рад таким дарам и всё кланялся в пояс дедушке, высказывая этим свою благодарность, до тех пор, пока он не уехал. Дед смущённо, останавливал его, постоянно повторяя:
— Молодой человек, что, вы! У нас не принято кланяться. Это я вам благодарен, что вы расширяете кругозор внука.
И обращаясь к Диме, внушал ему:
— А тебя прошу, будь осторожен. Время ещё не пришло, когда запросто можно с иностранцами общаться. Всё может случиться, — горько вздыхал он, но на прощание обязательно брал Диму за плечи и говорил: — учись, брат, всегда, везде и всему, но только хорошему.
Вскоре Надежда округлилась формами. Приехавшая летом в посёлок свекровь, не удивилась этому.
— Я понимаю тебя Наденька. Ты молода, красива. Жизнь требует своего. Да и Димочка привязался к Ичиро. Я думаю, Петенька всё понял бы, — они долго плакали, потом свекровь, успокоившись, предложила невестке.
— На следующий учебный год присылай Димочку к нам. Он способный мальчик, пусть доучится в нашей школе. А там, посмотрим, пока мы имеем возможность, поможем ему и школу окончить и в институт поступить.
Настал день отъезда Дмитрия во Владивосток. Мальчик крепко прижался к Ичиро.
— Отец я буду часто приезжать к вам.
— Помни всегда, о чём мы с тобой говорили. Никогда не забывай:
Солнце подобен солнцу.
не знает правых, неправых.
Солнце светит без цели кого-то согреть.
Нашедший себя
Надя и Ичиро долго махали в след уходящим родным людям.
В ноябре у Нади и Ичиро родилась девочка. Маленькая, как Дюймовочка. Назвали её Ури. Лилия.
Ичиро был старшим сыном в семье Киоши. Он никогда и не как не связывал себя с военным делом, занимаясь живописью. Но пришло время, и Ичиро стал солдатом Квантунской армии. Когда армия капитулировала он, в душе, даже обрадовался этому.
— Какое счастье, что этому дикому кошмару наступил конец, — думал он.
Но ошибался. До счастья было ещё очень далеко.
Среди военнопленных ходили слухи, что их всех по принятой Потсдамской декларации, к которой СССР присоединился в августе 1945 г., вывезут из Северной Кореи и отправят домой, в Японию. «Японским вооруженным силам после того, как они будут разоружены, будет разрешено вернуться к своим очагам с возможностью вести мирную трудовую жизнь» — гласило в ней.
Но никто не мог и предположить, что декларация будет нарушена, и их перевезут в маленький советский порт Посьет, где для такого количества людей не будет хватать, ни воды, ни пищи. До железной дороги многие километры пешего пути. Голодных, почти обезвоженных военнопленных, которым, пока они находились в порту, приходилось пить воду, в которой они мылись, форсированными маршами перегоняли к железнодорожным станциям. Оттуда отправлялись вагоны с пленными в разные уголки страны. Антисанитария сделала своё дело. Многие не дожили, даже не дойдя до железнодорожной станции, не то, что до возвращения домой в начале хрущёвской оттепели. Пленные заболевали кто на марше, кто уже в вагонах. Из-за недостатка медикаментов и медицинских инструментов, японцам приходилось терпеть уколы из шприцев для лошадей.
Ичиро и его товарищей болезнь свалила, когда они в колоне военнопленных с трудом, без остановок, маршем пробирались через огромное раскинувшееся поле расстоянием километров двадцать с лишком. Осенний проливной дождь, превративший землю в грязное месиво, не прекращался ни на минуту. Холодные, хлёсткие его стрелы, падающие с неба, проникали за шиворот плаща. Грязь попадала внутрь высоких ботинок, и чувствовалось, как липкая скользкая жижа обволакивала пальцы ног, делая ходьбу невыносимой. Несмотря на дождь, до потери сознания хотелось пить. Пили воду, собиравшуюся в глубоких следах, оставляемых колонной на поле.
Ичиро как мог берёг семейную реликвию, переданную ему отцом, и помнил всегда его слова: