И ответ ее, видимо, прозвучал убедительно. Во всяком случае, Дмитрий Кириллович, сидевший с журналом под зеленым зонтом торшера, опустил журнал на колени и слушал с интересом. А при словах Тани: «Если бы все люди в нашей стране были как бабушка, то давно бы искоренили всякое зло и несправедливость» — скульптор одобрительно улыбнулся.
Однако Таня улыбку отчима, таившуюся где-то в недрах бороды и лишь хорошо заметную в живых карих глазах, не видела. Она изучающе смотрела на мать и решала про себя: стоит говорить о Косте или не стоит? Нет, надо. Ведь мама все равно не обойдет этой «актуальной» темы.
— Ты, наверно, обвиняешь бабушку и в том, что она не отговаривает меня дружить с Костей? Правильно, не отговаривает. Наоборот, довольна…
— Вот-вот, — скорбно качнула Ольга Борисовна головой. И, будто подтверждая слова хозяйки, пружинисто качнулись и крашеные, цвета красной меди, локоны ее волос.
— И я довольна, да! — упрямо сказала Таня. — Очень. По крайней мере, жизнь стала лучше понимать. И лучше разбираться в людях. Да, мама, да! Теперь мне легче отличить хорошее от плохого и настоящее от фальшивого.
— Ну, доченька, поздравляю! — подняв руки, наигранно рассмеялась Ольга Борисовна. — А мы что же, все видим наоборот? Не понимаем жизни? Очень любопытно! Оказывается, сын… Ты меня, Танечка, прости, я вынуждена называть вещи своими именами… Сын алкоголика, оказывается, открыл нашей дочери глаза на истинные ценности!
— Да, в какой-то мере…
— Танечка, не узнаю тебя! Ты же умная девочка, а говоришь… Это же — нонсенс! Какая-то бессмыслица! Ты все поставила с ног на голову. Подумай: какого друга оставила? И в ком увидела идеал? Невероятно! Я уже не говорю о том, какая может быть наследственность. Яблоко от яблони недалеко падает. Но и сам-то, извини, твой идеал… серый, недалекий, примитивный…
Так она и знала, чувствовала! Вот откуда у мамы информация!
Таня глубоко вздохнула. Когда прыгала в бассейне с трехметровой вышки, так же набирала побольше воздуха. Вдох, и — головой вниз, в жутковатую, зеленую глубь!
— Мама, — глухим голосом сказала она, — ты это о Косте? Так вот знай: тот человек, со слов которого ты говоришь, не стоит и мизинца Кости. Тот человек, наверное, по натуре просто подлец… А тебе, мама, я… я удивляюсь. Артистка, играешь роли умных людей. Ты хоть… пытаешься понять, кого играешь?
Дмитрий Кириллович отбросил журнал и встал с кресла:
— Таня! А ты понимаешь, что ты сейчас сказала?
— Дмитрий… — прикрыв сиреневые веки и устало потерев пальцами лоб, произнесла Ольга Борисовна. — Она понимает. Авторитет родной матери, ее заслуги — это… хлам. Это можно выбросить в помойное ведро… Идем. Накапай мне валерьянки…
Дмитрий Кириллович обернулся к Тане и молча, медленно качнул головой, сказав этим больше, чем если бы произнес какие-то слова.
Конечно, Таня ругала себя. Конечно, на душе скребли кошки. Но ведь слова сказаны. Не вернешь. Идти попросить прощения? Но этому что-то упрямо противилось в ней. Да мама сейчас и не захочет слушать.
Утром с тяжелым сердцем она отправилась в школу. Ольга Борисовна из своей комнаты не вышла.
Саднящее чувство тяжести не отпускало Таню даже во время уроков. Костя смотрел на нее выжидающе, с застывшей тревогой в глазах. Таня не скрыла: была стычка с матерью, но подробностей говорить не стала.
Спасибо Кате Мелковой. Обещала и сделала. В типографии уже все согласовано: ждать их будут послезавтра, в пятницу. Пришлось срочно писать с Катей объявление, вывесили на двери. Надо было и с ребятами поговорить, чтоб не планировали на пятницу каких-то своих дел. Неудобно же будет, если на экскурсию явится пять-десять человек, как тогда на лыжную прогулку. Надо всем постараться прийти, в конце концов интересно же самим посмотреть, как печатаются книги.
На переменках хлопотала. А на уроках вновь вспоминала свое, домашнее. Из школы возвращалась одна. Катя сразу побежала в типографию, Люба Сорокина пошла почему-то по другой улице; Таня подумала, что ей просто не хотелось ни с кем разговаривать. А с Костей попрощалась на перекрестке. Сказал, что вчера приходил новый обменщик, все очень внимательно посмотрел, даже трубы в туалете поскреб ножичком — не слишком ли поржавели, и оставил свой адрес.
— Хочу съездить, — сказал Костя. — Дядьке наша квартира, кажется, понравилась.