— Видишь, пенсионер уже. Если только чего посоветовать.
— Дедушка сказал, что стены лучше обклеить обоями… Это легче и быстрей. А полы, — Таня хитровато посмотрела на Костю, — можно покрасить белой краской.
— Белой? — удивилась Анна Ивановна. И Костя с недоумением уставился на Таню.
— Разве плохо? Светло будет. Где испачкалось — сразу видно. Тряпкой протереть… Можно, конечно, и в другой цвет.
А Юльке белые полы понравились:
— Как снежок! — заулыбалась она.
— А Петру Семеновичу ничего говорить не надо. Сюрприз будет. Зайдет, и… даже не знаю, как это может быть. Костя, как будет?
Тот весело и сокрушенно почесал за ухом.
— Тоже не представляю. Не упадет же. Наверно, обрадуется.
— И скажет: «Ой-ей-ей, как красиво!» — Юлька заливисто засмеялась.
Потом Таня посерьезнела:
— Насчет дяди Гриши мы с бабушкой тоже говорили. Ничего, можно и с ним повоевать. Костя, да мы его просто в квартиру пускать не будем. И с милицией как-то надо поговорить, неужели нельзя призвать человека к порядку. Не верю.
Сказав все это, Таня вдруг сделала большие, испуганные глаза. Это она на часы посмотрела:
— Уже без пятнадцати девять! Костя, мне надо бежать. Я и вчера в половине десятого пришла… Неприятности были… Костя, ты проводишь меня?
— Да как же, Танечка, обязательно! — сказала Анна Ивановна.
Глава двадцать восьмая
Пощечина, громко прозвучавшая при ребятах всего класса, кажется, больнее хлестнула не самого Олега Чинова, а его недавнего друга Петю Курочкина.
Сколько бы Олег ни хитрил сам с собой, как бы ни старался винить кого угодно, только не себя, но все равно не мог же он в глубине души не понимать: получил то, что и заслужил. Но как эта рукастая сорока могла узнать? Неужели Петя-петушок разболтал, кретин? А кому еще? Правда, в коридоре не надо было говорить так громко. Кто-то мог и услышать. «Погорячился! — с досадой подумал Олег. — Самообладание терять нельзя. Только дураки на рожон лезут».
Что и говорить, в этой скандальной истории для Олега ничего приятного не было. Даже подумал: не лучше ли день-два в школу не ходить? Но потом рассудил: глупо, лишние разговоры пойдут. Надо быть дипломатом — при любых ситуациях сохранять достойный вид. Тем скорее все придет в норму. А вообще, предоставилась бы такая возможность — вот так бы их, и красотку рукастую и кретина-петушка, вот так бы! И Чинов сжимал в кулаки тонкие, цепкие пальцы.
Чинову было неприятно, а Курочкину вдвойне. Больше-то всех пострадала Люба. Из-за него, Курочкина, пострадала. Да и с Олегом как-то нехорошо, пакостно вышло. Его-то не жалко. От души врезала. И еще бы добавить стоило. Но ведь теперь и Олег может сказать ему: «Трепло!»
«Да, — вздохнул Петя, — видно, в таких делах язык лучше на крючок запирать. И на подначку глупо как-то поддался. А главное, доверился Игорю. И зачем я сказал ему?»
Конечно, Петя брал в расчет и другое: не болтал ли кому-нибудь еще и сам Чинов? Но то Чинов. А вот он, Курочкин, точно — сболтнул. Расстроенный, Петя выбрал подходящую минуту и подошел к другу-баскетболисту.
— Ты, Игорь, не сердись… только нехорошо вышло — я тебе по-дружески про Чинова. Одному тебе, а ты…
— А чего я? — не очень смутился Игорь и весело подмигнул Пете. — Ну чего такого! Только и сказал хлопцам: во, дает апельсиновый модник, с девчонкой не кино ходит смотреть, а целоваться!
— Ну и зачем же сказал? — упрекнул Петя.
— А ты сам-то зачем?..
Ответить на это было действительно нечего.
— Слышал, по физии врезала ему, — снова подмигнул Игорь. — Во, дают! У вас, в восьмом, не соскучишься!
На Чинова, державшегося хотя и в одиночку, но с лицом спокойным и невозмутимым, Петя демонстративно не смотрел. И от Любы виновато отводил глаза. Впрочем, она вряд ли могла заметить его. И сама ходила как в воду опущенная. Даже, спеша домой, предпочитала тихую боковую улицу Разина, где и машины редко ходили.
Зато комсорг Березкина в эту пятницу, когда была назначена экскурсия в типографию, выглядела молодцом.
Накануне вечером, вернувшись от Кости, Таня, почти не принуждая себя, попросила у матери прощения. Мир (и на этот раз не столь уж, кажется, хрупкий), был восстановлен, Ольга Борисовна, подвернув рукава шелкового халата, разливала чай, а Дмитрий Кириллович, пожалуй, впервые за все годы так охотно и даже с удовольствием принимал участие в общем разговоре. Правда, касались не всех тем. О Костиной квартире, о нем самом, о Чинове не говорили…
Если Люба Сорокина не замечала сумрачного и подавленного вида первого баскетболиста класса, то Тане, глазастой, все принимающей близко к сердцу, унылый облик Курочкина решительно не нравился.