Легче лежать, не так муки чувствительны, когда вспоминаешь или в будущее заглянуть пытаешься.
…Каким дураком он, Фридрих Сазонов, был, когда считал тяжелой свою солдатскую службу! Подумаешь, отделенный замечание сделал или взыскание наложил!
Почти с ненавистью вспоминает Фридрих, каким уросливым он был еще недавно. Только покосился на него отделенный, еще слова не сказал, а он уже обиделся, в спор вступил. А спор в армии — пререкания с командиром — воинское преступление. Из-за этой своей несдержанности даже войну не как другие встретил…
Шестнадцатого июня командир отделения сделал замечание за грязный подворотничок. Спокойным голосом и справедливое замечание сделал, как младшему брату сказал, а он — на дыбы и такого наговорил, что командир роты, проходивший мимо, немедленно наложил взыскание — шесть суток ареста на гарнизонной гауптвахте.
Посадили на гауптвахту двадцатого июня. Еще не успел распознать арестантскую жизнь, как беспокойный сон разметали взрывы бомб. Не только без оружия, но и без ремня встретил он, красноармеец Сазонов, ворвавшегося врага.
И тут еще одна ошибка, которая, возможно, стала роковой: ему бы остаться при комендатуре, а он решил немедленно вернуться в свою часть. Откровенно говоря, только потому так решил, что хотелось доказать и отделенному, и командиру роты, и товарищам, что хорошего бойца они придирками заездили. И он побежал по знакомой лесной дороге, впервые испытав чувство тревоги за товарищей, впервые поняв, как они дороги ему.
А небо было уже нежно-голубое. Всходило солнце, и в его первых лучах зелень листьев казалась необычайно чистой, жизнерадостной.
Он бежал на запад, а навстречу ему лавиной катился непонятный грохот. Уже позднее Фридрих понял, что так предутренняя тишина леса исказила рев моторов мотоциклов. А тогда он просто удивился и машинально метнулся за деревья, едва из-за поворота дороги вдруг вылетели мотоциклисты и прошили лес и утро длинными очередями.
К вечеру грохот боя ушел на восток. Фридрих, как затравленный заяц пометался по лесу, попетлял и вечером вышел на дорогу, подняв руки над головой.
Потом был прямоугольник земли, огороженный колючей проволокой. И по углам его торчали часовые. Они, посмеиваясь, смотрели на пленных и, казалось, ничего против них не имели. Но когда один пленный подошел к проволоке и уставился грустными глазами на синеющие дали, часовой застрелил его.
Ждали, что начальство взгреет часового, но оно только посмеялось и ушло, приказав похоронить убитого в окопах, которые дохлой змеей лежали на опушке.
Тихонько посудачили об этом случае и пришли к выводу, что в этом лагере начальство — зверье. Вот поэтому и невинного человека запросто застрелили, и хлеба два дня вовсе не выдавали, и воды не привезли; пили из позеленевшей лужи.
Ее, эту лужу, спустили к концу третьего дня. Сказали, что в стоячей загнившей воде много вредных бактерий, и спустили.
А на другой день (четвертый день плена) привезли селедку. Она была рыжая от соли и времени, но ее съели с жадностью. Даже головы селедок облизали, чтобы не пропала ни одна крошка.
Воду привезли только через сутки. Привезли в бочке и, открыв кран, вылили на землю, истрескавшуюся от зноя. Люди, почти обезумевшие от жажды, бросились к струйке воды, которая, казалось, звенела и пела на все голоса.
Немцы открыли огонь и многие пленные упали, не добежав до воды. Переводчик пояснил:
— Русские солдаты — свиньи, не имеют понятия о порядке. Запомните это слово — орднунг!.. Всем встать в очередь.
Строили умышленно долго, затем пересчитывали, распускали строй и опять строили. Когда очередь, наконец, была готова, сухая земля без остатка поглотила воду. Лишь потемнела на том месте.
Во имя орднунга расстреливали и нещадно избивали палками, плетками и просто, свалив, топтали подкованными сапогами. Избитых, как правило, пристреливали на другой день, чтобы «уберечь остальных от заразы». Как известно, слабый человек более восприимчив к инфекционным заболеваниям.
Был и такой случай.
Ранним утром, когда особенно бодро звенят птичьи голоса, а на траве сверкает множеством радуг роса, около проволоки появился немецкий солдат, сказал что-то часовому и вошел на территорию лагеря. Вошел, осмотрелся и пальцем поманил к себе красноармейца. Тот поспешно встал, подбежал к немцу и вытянулся, как того требовал орднунг.