Он решил покинуть поезд под вечер, когда немцы обычно начинают поверку. Обнаружив побег, они сначала обшарят все развалины и лишь после этого поднимут тревогу. Затем начнется второй этап поисков: тщательное прочесывание местности около станции и лишь тогда тревожный сигнал по линии.
Хотя, будет ли этот тревожный сигнал? Пожалуй, нет: зачем коменданту лагеря позорить себя в глазах начальства, если так просто списать пленного на тиф или другую причину?
Скорее всего, так и будет. Значит, с этой стороны опасности не жди. Но береженого и бог бережет, как говорил отец. Отец… Во многом он ошибался, но тут прав…
А поезд знай бежит. Непонятный поезд: без охраны, но бежит по зеленой улице семафоров.
К полдню исчезли сплошные сосновые леса и теперь ветер с моря, потерявший свою напористость, лишь трепал облысевшие ветви берез и осин. Мелькают хутора, скучные в своем одиночестве.
Не слышно ни гула самолетов, ни выстрелов, но война и здесь, она рядом. О ней напоминают воронки от авиабомб, разворотившие землю около железнодорожного полотна, наспех вырытые окопы неполного профиля с уже обвалившимися стенками и брустверами, размытыми дождями, и могильные холмики земли. С белыми крестами и без них. С крестами — больше. Они хороводятся на пригорках, у населенных пунктов. Под каждым крестом лежит немец. Будь его воля, он, Фридрих, не пожалел бы родной земли для таких крестов. Огромную гору утыкал бы ими, обнес колючей проволокой и, как память, хранил века. В назидание другим.
Вечер подкрался незаметно. Фридрих вдруг заметил, что лес уже не проглядывается в глубину, а стал сливаться в темную массу, и выждав, когда поезд притормозил у семафора, спрыгнул с тормозной площадки. Он не устоял на ногах и кубарем скатился под откос, распластался в небольшой канавке.
Лежал неподвижно, пока вдали не стих веселый перестук колес поезда. Потом уполз в лес.
Всю ночь Фридрих продрожал в яме под корнями дерева. Всю ночь над ним тревожно шумели вершины деревьев, и где-то рядом надсадно скрипела сушина, заставляя вздрагивать и сторожко вслушиваться и всматриваться в ночь.
О многом и самом неожиданном передумал Фридрих за эти часы. Он понимал, что его мучениям еще далеко до конца, что, может быть, его жизненная дорожка оборвется и затеряется в этом чужом лесу, где ни одно дерево не знакомо. Может, пройдут долгие годы, прежде чем кто-то в этой глухомани случайно натолкнется на его побелевшие кости. Погадает, кого здесь настигла смерть, и небрежно забросает землей и хворостом останки человека. Или равнодушно пройдет мимо. Все может быть,
Но даже такая бесцветная смерть и то во сто крат лучше, чем то, что было уготовлено ему в лагере!
Едва стволы деревьев вновь приобрели четкость линий, Фридрих встал и сразу побрел на восток.
От голубицы, которая посинила все кочки, во рту кисловатый привкус. Пожалуй, надо поостеречься…
Кругом полно грибов. Подберезовиков и сыроежек. Интересно, почему сыроежки так называются?.. Может, попробовать?..
На полянку, в центре которой стоял маленький домик, как старинная крепость, обнесенный частоколом, Фридрих вышел уже к концу дня, когда, казалось, еще несколько шагов — и он упадет на землю, прикрытую опавшими пожелтевшими листьями. Упадет такой же желтый и умирающий раньше времени.
У домика, который казался нежилым — ни дымка над крышей, ни даже занавесочек на окнах, — рядком пристроились огород и небольшое поле, где кустилась стерня; вокруг поля и огорода — плотная изгородь. Ясно, хозяин бережет свое добро.
Голод и необходимость переодеться в гражданское были настолько велики, что Фридрих решился войти в дом. Не пробраться вором, не робким просителем явиться, а войти и потребовать: «Дай!» Тогда он почему-то считал такие действия единственно правильными.
Едва подошел к калитке, как за высоким и плотным забором взъярилась собака. На ее захлебистый лай вышел хозяин домика, прикрикнул на собаку не столько строго, сколько успокаивающе, и открыл калитку, звякнув запором.
Хозяин был выше Фридриха почти на голову и широк в плечах. Лицо его изрезали такие глубокие морщины, что они казались шрамами, косыми сабельными шрамами, и поэтому оно выглядело суровым, даже жестоким. Серые глаза хозяина домика равнодушно скользнули по Фридриху, но зато внимательно осмотрели лес, из которого он вышел.
Наконец, хозяин чуть посторонился, открывая дорогу во двор. Однако Фридрих заранее настроил себя на определенный лад и заговорил зло и с обидой: