— Вы не знаете, что такое фаталист? — удивилась Нина.
— Кто такой, — поправил мичман Никитенко.
Он перестал пилить, выпрямился. Анна Павловна заметила, что мичман устал, что повязка на его плече потемнела то ли от пота, то ли от крови.
— Фаталист — человек, который верит в свою судьбу, — пояснила Нина. — Я убеждена, что меня не убьют.
— Какому богу веришь? Русскому, Магомету, Иегове? — спросил Загитуллин.
Когда он успел прийти сюда? Ведь недавно храпел на катере?
— В бога я не верю.
— Тогда вопросов не имею, — усмехнулся Петухов. — Бога нет, долой попов, а перебежала черная кошка дорогу — быть беде?
Моряки засмеялись и снова взялись за работу. Анна Павловна стояла рядом с Ниной и злилась на нее. И тут эта девчонка сунулась со своей философией!.. А все-таки хорошо ее срезали: «В бога не веришь, а черной кошки боишься?» Какую судьбу ты выбрала себе, Нина? Во что ты веришь? Что ты за человек?
Вспомнился сегодняшний день. Нина, испуганная, дрожащая, сидела в кубрике вместе с ребятишками. Ей лет двадцать, а чем она отличалась от воспитанников?
Потом Сталинград остался позади, и все вышли на палубу. Нина выждала немного, поправила прическу, посмотрелась в зеркало, стерла с носа какое-то пятнышко и лишь после этого появилась на палубе. Здесь, чувствуя на себе взгляды матросов, она держалась спокойно, независимо. Прошло еще несколько минут, и она уже начала кокетничать с Карповым, неизменно стоявшим у пулемета. Анна Павловна, наблюдавшая все это, осуждала Нину. Хотела уже было подойти, но в это время рядом появился мичман. Он неумело извинился, вернее, пробормотал что-то о том, что тогда ему было не до вежливости. Анна Павловна ничего не ответила, растерялась.
Мичман постоял рядом, вероятно, перехватил ее взгляд, направленный на Нину, и сказал:
— Не беспокойтесь, Карлуша лишнего не позволит.
— А я за нее и не беспокоилась. Я только за детей в ответе, — сказала тогда Анна Павловна.
Мичман промолчал, повел плечами и скрылся в рубке. Интересно, что он подумал? Вздорной бабой, наверное, окрестил… Это было днем, а сейчас вновь красней из-за Нины… Хорошо хоть то, что опять не нагрубил злыдень днем. Может, понял, что нельзя так обращаться с женщинами?
Анна Павловна, конечно, не знала: смолчал мичман потому, что почувствовал, сердцем понял — для этой ершистой женщины дети дороже всего, только о них она сейчас и думает, если потребуется — им жизнь свою отдаст.
Анна Павловна шагнула вперед, нагнулась к пиле и сказала, положив руку на плечо Петухова:
— Сейчас наша очередь с Ниной.
Петухов посмотрел на мичмана. Никитенко разжал руку и выпрямился. Анна Павловна поняла, что они будут пилить, а это значит — их приняли в семью моряков.
Ох, как долго Нина приспосабливается! То опустится на колени, то выпрямится…
Пила рывками шла по срезу. Если так продолжать и дальше, — не скоро будет распилено первое полено. Пусть хоть час потребуется, — Анна Павловна не отдаст пилу морякам! Так решила она и, закусив губу, таскала пилу и за себя и за Нину.
— Стоп, — вдруг раздался спокойный голос мичмана.
— Мы не устали, — запротестовала Анна Павловна. На нее зашикали. Она отпустила ручку пилы и выпрямилась. К чему прислушиваются моряки? У нее в ушах шумела только кровь.
Но вот появился и другой звук — противный, прерывистый. Сомнений быть не могло: над рекой шли немецкие самолеты. Первой мыслью было — дети. Бежать к ним, защитить их. Но матросы стояли. Осталась на своем месте и Анна Павловна: она верила морякам, полагалась на их опыт.
Самолеты где-то в темном небе, над головой. И хотя их не видно, Анна Павловна чувствовала присутствие этих машин. Вот один из самолетов пошел в пике. Еще мгновение — и раздирающий уши вой бомбы наполнил ночь..
Что-то тяжелое упало в Волгу. Но взрыва нет. Почему?
— Мину поставил, — тихо сказал Никитенко. — Быстро на катер!
Над рекой плывут тонкие, прозрачные нити тумана. Прохладный ветерок чуть рябит воду. Солнце еще не поднялось, только лучи его нежно золотят маленькие облачка, ватными хлопьями застывшие среди прозрачной голубизны.
На корме катера расположились моряки и женщины. Около них стоят два мешка чурки. Это все, что заготовили до появления самолетов. Потом — следили за падающими минами, прислушивались к гневному ропоту потревоженной Волги.
Все сидят и молча потягивают горячий чай из больших железных кружек. Пьют чай «в приглядку»: и последний хлеб, и последний сахар оставили ребятам на утро. Анна Павловна наблюдает за моряками незаметно для них. И, конечно, прежде всего за мичманом, который почему-то интересует ее больше всех. Его белесые брови сдвинуты так, что не видно голубых глаз. На подбородке и щеках — золотистая щетинка. На плечи небрежно наброшен китель. Анна Павловна знает, что это не кокетство, а необходимость: болит у мичмана плечо, растревоженное ночной работой.