Выбрать главу

О чем сейчас думает злыдень? 

А мичман думал о многом, но прежде всего — как поступить сейчас? Самолеты поставили мины. Границы минного поля неизвестны. Разумеется, их можно определить, только для этого потребуется время. Будь на катере продукты — что такое лишние сутки, которые ребята проведут на воде? Только радость. Теперь же об этом и думать нечего. Значит, надо идти. Как идти? Напролом, как раньше, бывало, хаживали? И думать не смей, мичман! Выходит только и остается: постараться выяснить, где безопасный путь. И сделать это должен он, командир катера. 

Так, постепенно, в голове Никитенко складывался план работы на день. 

— Анна Павловна, вас Наташа зовет, — сказал тот самый Жора, который не боялся самолетов, и сел рядом с Петуховым. Моторист охотно подвинулся и протянул мальчику свою кружку. Жора из скромности немного поломался, потом уступил просьбам, и вот кружка уже у него в руках. Иначе и быть не могло: они с Петуховым друзья со вчерашнего дня. 

Анна Павловна с Ниной ушли в кубрик. Там все проснулись, и детские голоса звенели в утренней тишине. 

— Я сейчас пойду на разведку, — сказал Никитенко, — а ты, Карпов, командируешься в деревню за продуктами. Петухов к твоему приходу глушанет рыбы, но ты там сам разворачивайся, на него особенно не рассчитывай… Потом, Петухов, ложись спать. Загитуллину стоять на вахте. 

— Может, я вместо тебя схожу, мичман? — робко заметил Загитуллин. — Тебе отдохнуть надо. 

— Ты маленький? Не понимаешь? — спросил его мичман, встал, надел китель и сошел на берег. 

Загитуллин не был маленьким, сам знал, что разведка минного поля — обязанность командира. Поэтому он так робко и предложил мичману отдохнуть. 

Когда Анна Павловна вышла из кубрика, мичман уже ушел, а Карпов стоял на корме катера и рассматривал на свет брюки, которые дал ему Загитуллин. Рядом, на мешке, лежали еще какие-то вещи. И тут Анна Павловна поняла, что моряки хотят в деревне выменять продукты на свои вещи, на вещи, которые нужны им самим, за которые даже придется отвечать перед строгим начальством. 

— А у нас ничего нет, — чуть не плача от благодарности, сказала Анна Павловна. — Все в Сталинграде оставили… 

— Вы не подумайте чего, — затараторил Карпов, торопливо укладывая вещи в мешок. — Это у нас лишнее. Почти каждый рейс меняем что-нибудь в деревнях. Военный катер — не склад утильсырья, ничего лишнего на нем быть не должно… Ну, бувайте здоровеньки, не скучайте! 

Карпов закинул мешок за спину и быстро зашагал по тропинке, которая вилась по кромке яра.

Нет, не удалось тебе, Карпов, обмануть Анну Павловну. Она знала, что военный катер — не база утильсырья, здесь каждая тряпочка на учете. Ох, и попотеет злыдень у начальства, когда будет отчитываться за эти штаны и все другое, что в мешок сунуто… 

Задумчивая стояла Анна Павловна на палубе катера. Как отблагодарить моряков за все то, что они сделали для ребят? Не пойти ли самой к начальству моряков, не заявить ли, что все это сделано лишь для детей, только для них?.. А вдруг это навредит мичману? Может, он уже нашел лазейку? И нет уже у Анны Павловны злости на мичмана, он даже, вроде бы, дорог ей, судьба его волнует ее. 

— У меня к вам просьба, Анна Павловна, — слышит она голос Петухова и оборачивается. Моторист стоит за ее спиной. Глаза у него усталые, лицо измученное. — Я прилягу, а вы не пускайте ребят к мотору. Как бы не покалечились. 

— Хорошо, хорошо, — поспешно соглашается Анна Павловна, хочет сказать что-нибудь теплое, дружеское и не может: она даже имени матроса не знает. Моторист Петухов — и все. 

Петухов спустился в машинное отделение. Прошло еще несколько минут, и Жора, появившийся внезапно из-за рубки, сказал: 

— Дядя Витя спать лег. Я там, на корме, сидеть буду. Если кто зашумит — я ему как дам! 

Анна Павловна нежно привлекла к себе Жору, пригладила рукой вихор, торчащий на его затылке, и почему-то прошептала: 

— Правильно, Жора… Только драться не надо… Позови сюда тетю Нину. 

— А она спит. Как поела — ушла в кубрик и легла. Велела не мешать ей, она всю ночь не спала. 

— Хорошо… Спасибо, — ответила Анна Павловна и отвернулась, чтобы мальчик не заметил слез обиды, навернувшихся на глаза.