— Командир здесь?
— В кубрике.
Мичман спал в знакомом кубрике, спал на том самом рундуке, где еще вчера спали она и ребята. Голова его лежала рядом с подушкой, но он спал, как это может только человек, очень утомившийся и выполнивший свой долг. Анна Павловна осторожно присела рядом с ним с минуту молча разглядывала его, потом прошептала, положив руку на грудь мичмана:
— Товарищ мичман… Андрюша…
— А это хорошо, что ты пришла, — сказал из рубки Загитуллин. — Он тебе письмо написал, велел отнести, да Карпов уснул. Теперь его будить не буду… Письмо на Боевых листках лежит…
Анна Павловна взяла маленький листочек бумаги, сложенный треугольником. Развернула его. Там только и было написано: «Добрый день, Анна Павловна! Хотел идти к вам, чтобы проститься, но сон с ног валит. Извините за ту невольную грубость и, если больше не сердитесь, черкните по адресу: п/почта, 204, мичману Никитенко Андрею Петровичу».
ТОВАРИЩ КОМИССАР
Все было точно так, как и всегда: и темная ночь, спрятавшая переправу от вражеских самолетов, и матросы, и солдаты, грузившие на катера ящики со снарядами, минами и патронами. Даже командиры связи и различные порученцы точно так, как и вчера, спешили куда-то, задавали самые нелепые и ненужные сейчас вопросы, вроде:
— Получена махорка для личного состава?
Неужели обо всем этом нельзя спросить завтра, когда дивизион вернется на базу? Разве легче будет катерам прорываться в Сталинград, если этот старший лейтенант именно сейчас запишет в своем блокноте, что из-за нехватки людей катера идут в бой с неполным личным составом?
Давайте поговорим обо всем этом завтра. Сейчас, когда до боя считанные минуты, честное слово, у всех воюющих другие заботы.
Еще вчера командир дивизиона катеров-тральщиков капитан третьего ранга Первушин более или менее спокойно отвечал на все вопросы, а сегодня не может. Все обычно — и в то же время нет чего-то. Будто частицы тебя самого нет.
Сегодня Первушина все злит. Поэтому он хмурится, на вопросы отвечает односложно и нетерпеливо поглядывая на ручные часы, подарок наркома за Финскую кампанию.
Первушин высок, широк в плечах. Он не в шинели, как другие командиры, а в полушубке с поднятым воротником, отчего кажется выше и сильнее всех. Невольно думается, что он даже имеет право на эти лаконичные ответы. И командиры связи и порученцы стараются побыстрее отойти от него.
Наконец оборвалась цепочка людей с ящиками на спине, и на мостки взбежал молоденький лейтенант, козырнул и отрапортовал:
— Погрузка закончена, товарищ комдив!
— Окончена, говоришь, — сказал Первушин и посмотрел по сторонам, словно хотел убедиться, так ли это.
Ночь была темная, без единой звездочки, и командир дивизиона мог видеть лишь людей, стоящих около него, но этот взгляд по сторонам — привычка; в эти секунды командир дивизиона мысленно проверяет, все ли необходимые приказания отданы, все ли сделано, без чего потом, в бою, взвоешь.
И вдруг глаза задержались на старшем политруке. Он появился здесь минут… Командир дивизиона взглянул на часы и отметил, что сегодня от боевого задания погрузка украла только двадцать минут. А старший политрук пришел, когда она только началась. Значит, он здесь минут восемнадцать или пятнадцать. Вспомнился и разговор с ним.
— Разрешите обратиться? — сказал старший политрук.
— Позднее, — ответил он и пояснил: — Занят.
С тех пор и ждет старший политрук. «Видать, дисциплинированный, привык с начальством не спорить», — подумал Первушин с неприязнью. Кроме того, ему стыдно за свою забывчивость, и он сказал, не скрывая раздражения:
— Слушаю вас, товарищ старший политрук.
— Я прибыл…
— Вижу.
Показалось или действительно усмехнулся старший политрук? Однако продолжал он по-прежнему спокойно:
— …на должность вашего заместителя по политической части.
Утром умер от ран Павел, а сейчас уже на его место явился этот!
Раздражение и обида за Павла поднимаются, сжимают горло, и командир дивизиона, с трудом сдерживая себя, говорит сухо:
— Считайте, что вступили в должность… Сейчас идем в бой, разговоры придется отложить. — И тут не смог сдержать досады. — Быстро же вас прислали.
— Разве плохо, что быстро? — будто не заметив злости комдива, спросил старший политрук.