Слова майора падали в настораживающую тишину. Они будто впитывались серым прямоугольником батальона. Даже ворона, усевшаяся на ветке дерева, перестала вертеть головой, замерла, уставившись глазами на людей.
И вдруг одинокий голос:
— А Чередниченко зря.
— Кто сказал? — встрепенулся майор.
Из строя вышел солдат.
— Я сказал, товарищ майор. Молодой он. Сбили его с толку.
— Правду он говорит? — повернулся майор к батальону.
Батальон зашумел. Стало ясно: солдаты за Чередниченко.
— Становись в строй, Чередниченко, — бросил майор, и мне показалось, что голос у него радостно дрогнул, лицо стало мягче.
— Спасибо вам, — тихо сказал солдат.
— Не меня, а их благодари, — сухо оборвал майор. — Они тебе сегодня жизнь спасли, они с тебя и спросят.
Чередниченко почти побежал к батальону. Тот принял его.
— А эти? Может, их тоже под защиту возьмете?
Молчал батальон. Только ворона робко каркнула,
— Отделение автоматчиков ко мне.
Бесшумно вперед вышло десять человек. Они остановились чуть в сторонке. Нет, у них не бегали глаза, у них не дрожали руки: они поняли всю необходимость того, что должно было свершиться их руками.
— Дать лопаты, пусть роют могилы.
С осужденных сняты ремни, сорваны хлястики. Шинели стали похожи на балахоны. Недавние солдаты превратились в бездомных бродяг, у которых нет никого близкого.
Майор подошел ко мне, устало пожал руку. А еще через несколько минут я узнал, что осужденные — отъявленные негодяи. Особенно Никонов. Он за свою короткую жизнь судился уже семь раз и три из них — в армии: за дезертирство и за попытку убить товарища, с которым был в секрете.
— Часы у того хорошие были, — пояснил майор. — Ну, разве воспитаешь из него человека? Да никогда!
Я уже другими глазами посмотрел на Никонова. Мне стали противны и его рыжие вихры, торчащие на затылке, и жилистые руки, сжимающие лопату.
А земля падает с лопат, падает…
— Воловик, ты почему не копаешь? — спрашивает майор.
— Мне и такой ямки хватит, — отвечает тот, очищает палочкой грязь с лопаты и неторопливо садится на холмик земли, выброшенной им из неглубокой могилы. — Никонов вон и за меня старается.
Действительно, тот уже с головой ушел в землю. Он будто хочет вырыть подземный ход, которым можно будет убежать от людей, справедливо ненавидящих его.
Никонова силком вытащили из ямы.
Короткая команда:
— Раздевайтесь!
Воловик сбросил с плеч шинель, швырнул на нее гимнастерку, шаровары, и по привычке стыдливо прикрылся рукой.
Никонов тянет время: его пальцы путаются, мешают друг другу; он излишне долго укладывает гимнастерку и шаровары. Я чувствую, что это не привычная аккуратность, а все тот же страх перед смертью.
Я начинаю дрожать от ненависти к этому подлецу и трусу.
Кажется последняя минута.
— Есть просьбы?
— Есть, — поспешно отвечает Воловик и вытягивается так, будто на нем не нижнее белье, а полная парадная форма. — На приговор не обижаюсь… Сам напросился… Если можно, напишите домой, что погиб в бою… И закурить бы…
Гнетущая тишина висит над лесом, над опушкой. Теперь уже несколько ворон сидят на голых ветвях дерева и смотрят на людей.
— Хорошо… Напишу, что умер, как человек, — отвечает майор. — А ты, Никонов?
Я не помню, о чем просил Никонов. Да и не просьбу он высказывал. Все его вопли были о желании жить, о том, что он согласен десять лет сидеть в самой строгой тюрьме, только бы не умереть сегодня.
Мне стало невыносимо смотреть на этого подлеца, ползающего около ног людей, хватающегося скрюченными пальцами за их сапоги. Я отвернулся.
До чего гадок этот слизняк! Даже трудно поверить, что он жил среди нас, что это ему говорили теплое слово — товарищ!
И тут Никонов вскрикнул. Я обернулся. Никонов секунду смотрел на неумолимого майора, потом побежал. Побежал не в лес, до которого было несколько метров, а прямо на строй батальона. Он бежал, размахивая руками. Я видел его черные от земли ступни, быстро двигающиеся лопатки.
Вот и серая стена батальонных шеренг. Она дрогнула, расступилась. В этот коридор, стенами которого были люди, и бросился чужой для них человек. Я понял, сердцем почувствовал, что он был именно чужим: ни один солдат не протянул к нему руки, чтобы остановить его. Солдаты брезговали прикасаться к нему.
Как на учении, развернулись автоматчики. Злые, короткие очереди хлестнули в спину беглеца. Он упал. С криком взмыли вороны с голых ветвей дерева.