С тех пор минули годы. В космос ушли многие советские космические корабли, вот-вот они проложат первую трассу к новой планете. Но и сегодня вдоль пирса выстраиваются моряки. Чуть слышно плещет усталая за день волна. Теплый ветерок играет лентами бескозырок, гладит открытые лица моряков-черноморцев, которые построились на вечернюю поверку. Построились парни, родившиеся после Великой Отечественной войны. Но и сейчас, как и двадцать пять лет назад, старшина прежде всего призывно зовет:
Матрос Федор Носков!
Шелестят ленточки бескозырок. Плещется море.
— Матрос Федор Носков пал смертью храбрых в боях за нашу социалистическую Родину! — громко и четко отвечает правофланговый.
На века так будет.
НАШ КОМАНДИР
Нет, видно, войну никогда не забудешь: вот уже более двадцати лет минуло с тех пор, а я, как вспомню, будто снова с боевыми товарищами в строю, снова силен и молод…
Начну по порядку.
Война застала меня в Пинской военной флотилии, комендором на канонерской лодке «Верный». Комендор — артиллерист, значит.
Как началась война — неожиданно и лихо — вступили в бои. Дрались с фашистами под Пинском, Лунинцом и во многих других местах. Вроде бы и неплохо дрались, себя не жалели, но отступали.
Обидно и больно, конечно, отступать, да ничего не поделаешь: тогда враг был сильнее нас. И вот, отступали мы с боями, отступали, и вдруг командир нашей канонерской лодки собирает нас и говорит:
— Обстановка, товарищи, сложилась так: фашисты захватили верховья Днепра, да и ниже нашей канлодки тоже форсировали его. Наш корабль, так сказать, оказался во вражеском окружении.
Мы стоим на палубе, слушаем своего командира. Голос у него был, надо прямо сказать, тогда спокойный, ни грамма волнения в нем не чувствовалось. А если командир спокоен, то и нам легче, хотя о страшных вещах говорится. Почему? Нет психоза — вера в свои силы больше.
— Мы, товарищи, честно дрались с врагами, — продолжает командир. — И, хотя отступали, никогда не бегали! Чести советского солдата не опозорили!.. А сейчас у нас два выхода: либо уничтожить корабль, чтобы врагу не достался, высадиться на берег и пешком идти к своим, либо кораблем прорываться через заслоны врага, выйти на свободный Днепр и опять громить фашистов! Только предупреждаю: кораблем прорываться сложнее; и курс его известен, и сам он не то, что человек, за кустиком не схоронится… Мы, командиры, решили прорываться кораблем. Так, как я уже говорил, и труднее, и опаснее, но зато какой урон фашистам будет!.. Если есть среди команды такой человек, который за свои нервы не ручается, пусть сейчас сходит на берег. Для решительного боя нам нужны только самые смелые люди.
Замолчал командир. И мы стоим, молчим. А сами по сторонам глазами зыркаем: объявится гадина — в клочья разорвем.
— Так и знал, что у нас нервных нет, — спокойно говорит командир и тут же командует: — Корабль к бою изготовить!
Изготовить корабль к бою — для нас дело привычное. Быстренько все сделали и доложили, что к бою готовы. Стою я у своей пушки и, как сейчас помню, поглаживаю снаряды, будто ласкаю, и молчу. Также, молча, стоят на своих местах и товарищи. Чувствую, думка у всех одна: так дать фашистам, чтобы век нас, советских солдат, помнили!
А канонерка быстро идет вниз по реке. Ночь — темнущая. На небо я не смотрел, были там звезды или нет, сказать не могу. Но что берегов реки мы не видели, это уж точно. Разве, изредка надвинется на корабль что-то черное, большое и опять исчезнет.
Только очень опытный командир мог вести корабль в такую ночь.
И вдруг вспыхнул на берегу стог сена. За ним — второй, третий… Много стогов враз запылало. Сразу Днепр словно кровью залило.
Нас, как на ладошке, видно, но зато и враг у нас перед глазами. Выбрал я для своей пушки танк, выстрелил по нему… Свидетелей здесь нет, да врать не буду: промазал тем снарядом.
А танк, значит, как развернется, как даст!.. В самый борт корабля попал… И тут такая на меня злость напала, что свет божий не мил: «Ты мой корабль увечить?!»
В щепки разнес я тот танк со второго снаряда…
Сколько времени мы дрались — не знаю. Но вот чувствую, что дрогнула наша канонерская лодка, пошла ко дну…