А фашистские самолеты бросают бомбы. Земля вздрагивает, кажется, весь подвал ходуном ходит. Вскоре одна из бомб грохнула так близко, что со стен посыпалась штукатурка и погас свет. Люди притихли. Кто-то начал всхлипывать. Губенко почувствовал, что и у него спазм сжимает горло. Захотелось выскочить из этого душного подвала. Еще немного — он бы так и сделал, но в это время зажгли фонарь и сразу же Зураб крикнул:
— А ну, шире круг! Запевай, кацо!
Голос у него был властный, и Губенко не посмел ослушаться: запел сиплым голосом глупый куплет, каким-то чудом всплывший в памяти:
Зураб поднялся на носки и поплыл по кругу, поплыл мимо недоумевающих людей, поплыл задорно сверкая глазами, подстегивая себя гортанными выкриками.
И прошло оцепенение, владевшее людьми: уже несколько человек подпевало Губенко, а еще больше отбивало такт ладонями.
— Чего это ты плясать вздумал? — спросил Губенко, когда дали отбои воздушной тревоги и они вышли из убежища.
— Понимаешь, страшно стало, — чистосердечно признался Зураб. — Очень страшно!.. А зачем перед страхом на колени становиться?
А потом, когда попали в один батальон морской пехоты, Губенко убедился, что Зураб и в бою перед смертью на колени не становится.
Кончен осмотр островка. Снова они все трое стоят у развалин маяка. Здесь поверх гранита лежит слой земли сантиметров в двадцать, кое-где робко пробивается травка. Есть даже подобие клумбы. Она, видимо, раньше была обложена кирпичами: еще и сейчас торчат из земли их углы.
Сквозь пелену дождя чуть виден соседний островок. Это просто скала, торчащая среди волн. Только чайкам и сидеть на ней.
Берега, занятого врагом, сегодня не видно.
— Все ясно? — спросил Лобанов, пытливо глядя на товарищей.
— Так точно, ясно, — ответил Губенко, вздохнул и полез в подвал.
Там он скинул с себя бушлат, уселся у радиостанции, открыл ее и начал осматривать радиолампы, конденсаторы, проводники, чуть слышно насвистывая какой-то веселый мотив. Лобанов лег спать, а Зураб, прикрыв автомат плащ-палаткой, улегся снаружи среди камней. Он наблюдал за морем.
Три дня прошло спокойно: на минном поле не появлялось ни одно суденышко, к островку не подходил ни один из фашистских катеров, скользивших вдоль чуть заметной полоски берега.
Впервые заметив эти катера, моряки сразу же отправились в подвал. Среди камней остался лишь наблюдатель. Но скоро они поняли, что фашисты с катеров не обращают внимания на островок. Теперь, при появлении катеров, моряки уже не прятались, а продолжали спокойно лежать на камнях.
Все эти дни Зураб и Губенко безропотно выполняли распоряжения старшины, исправно выходили на вахту, но Лобанов чувствовал: что-то нарушило нормальный ход жизни, что-то, как ржавчина, ест людей.
Особенно заметно это было на Зурабе. Он перестал бриться и почти все свое свободное время спал или лежал, уставившись глазами в одну точку. Он уже не откликался на шутки Губенко. В лучшем случае — покосится на товарища, скользнет по нему взглядом, как по пустому месту, и опять будто спит с открытыми глазами.
Да и шутки Губенко стали злыми, ехидными.
Это настораживало Лобанова. Парни были как парни, сам выбрал из сотен — и такой неожиданный оборот….
С Зурабом встречался еще под Сталинградом, а с Губенко — с сорок третьего неразлучен, если, конечно, не считать тех месяцев, когда в госпиталях лежали. Ведь потому и выбрал их, что как на себя надеялся: в бою промашки не дадут, а Губенко, кроме того, и радист первоклассный.
Дружба тоже много значит: мало ли что случиться может, а друзья — не подведут. Особенно такие, как эти двое. Оба они жизнь любят, значит, изо всех сил они будут стараться задание выполнить.
Эти мысли не давали покоя, и Лобанов, отдохнувший после ночной вахты, решил поговорить с товарищами откровенно. Он встал с жесткой постели, затянул потуже ремень и вышел из подвала. По небу неслись рваные косматые тучи, и море было покрыто движущимися темными пятнами. Волны с белыми пенными гребнями неслись на островок и разбивались о его берега, вздымая к небу столбы радужных брызг. Пахло соленой водой и водорослями.
Все это знакомо, даже немного надоело, и Лобанов отвернулся от моря. На развалинах маяка лежал Губенко. Сейчас он был наблюдателем. Но Лобанова заинтересовало поведение Зураба, который ползал по земле, словно искал что-то. Старшина подошел ближе и все стало ясно: матрос восстанавливал вокруг клумбы каменный барьерчик. Кирпичи он брал любовно и так же любовно вдавливал их углом в землю.