Конечно, тут бы о своем спасении думать надо, а я не могу! Бить врага, бить проклятущего — вот и все мои мысли.
Потом все же глянул по сторонам и вижу, что дружки мои тоже с боевых постов не уходят, тоже ведут огонь по фашистам. А их, фашистов, на берегу тьма-тьмущая высыпала. Тут тебе и танки, и пушки, и автоматчики. Бей, не жалей!
Хитро потонула наша канонерская лодка: сама на дне реки стоит, даже палуба под водой, а пушки стрелять могут!
Конечно, по всем инструкциям наш корабль считался погибшим. Вроде утопили его фашисты.
— Огонь по врагу! — кричит командир. — Или устал, Нестеров?
Нестеров — это я.
Покосился я на командира, обидеться хотел. А увидел его — обида пропала. Стоит наш командир на крыле мостика, стоит во весь рост ничем не прикрытый, а трассирующие пули ткут вокруг него свою паутину. И около головы, и у самой груди так и мелькают, так и мелькают.
Но стоит наш командир на своем боевом посту!
С затонувшего корабля мы бой вели до тех пор, пока все снаряды в фашистов не выпустили. Сколько фашистов уложили — не знаю. На похоронах не был. Но зато известно, что богатые они были. Много деревянных крестов выросло на другой день на берегу Днепра.
— Команде покинуть корабль! — приказывает командир и, знаете, не спеша спускается с мостика. Как после учений. Будто не бьют по нам взбесившиеся фашисты из пушек, пулеметов и автоматов.
Взорвали машины, пушки и покинули корабль. Последним ушел с корабля наш командир. Сзади нас и через Днепр плыл. Словно прикрывал своих подчиненных.
Переплыли мы Днепр, пересидели день в лесу и тронулись на восток, чтобы со своими частями соединиться и опять начать лущить фашистов.
Прямо скажу, тяжелым был тот первый день во вражеском тылу. Мокрые, полураздетые, сидим под деревьями и друг на друга смотреть боимся. Уж больно мало нас осталось. Может, виноваты мы перед теми, которые погибли?
Сидим, пригорюнившись. Помалкиваем. Даже раненые, а их у нас восемь было, не стонут, пить не просят.
Тут выходит из-за деревьев наш командир. Фуражка на нем, китель на все пуговицы застегнут. Ну, точь-в-точь как на корабле! Только брюки без складок, да в лице кровинки нет.
Вышел из-за деревьев, остановился посреди поляны, удивленно оглядывается, смотрит на нас так, будто впервые видит. А потом и спрашивает:
— Извините за беспокойство, товарищи. Вы не знаете, где размещается команда канонерской лодки «Верный»?
Не поняли мы сначала своего командира, сидим и смотрим на него. Потом лейтенант, который у нас на корабле артиллерией командовал, вскочил да как крикнет:
— Встать! Смирно!
Крикнет — к слову пришлось. Не крикнул, а так, знаете, внушительно сказал.
Мы, как и положено, руки — вниз, подбородок — к небу. И, честно вам скажу, никогда до этого с таким удовольствием я не выполнял команд. Стою по стойке «смирно» и чувствую, что слезы глаза застилают. Почему, спрашивается? Силу в себе почувствовал! Кто мы такие были до тех пор, пока лейтенант не скомандовал? Так, кустари-одиночки, прячущиеся от фашистов. Кем стали после этой команды? Экипажем канонерской лодки «Верный». Маленьким, но экипажем, у которого даже командир есть!
А наш командир говорит:
— На канонерской лодке «Верный» трусов не было. Если они примазались к нам сейчас, если они попытаются опозорить честные имена товарищей, смертью храбрых павших в бою, — сам расстреляю!.. Лейтенант Прутков, вас назначаю своим помощником. Составьте боевое расписание и до каждого матроса доведите его место в бою. С этого часа начинаем жить по корабельному распорядку. Разойдись!
Лейтенант, разумеется, списочек составил, и узнали мы, что осталось нас тридцать два человека. Тридцать два злых матроса — сила!
И пошла наша жизнь по корабельному распорядку, точно и без задоринки,
Много за те дни и ночи пережито нами было. Так общая беда сроднила всех, как братья дружны стали.
Много и боевых столкновений выпало на нашу долю. Вернее, не выпало, а мы сами часто в бой с врагами вступали. Били маленькие фашистские части, которые вблизи леса на ночь останавливались. Снимали связных, перехватывали мародеров, портили железнодорожное полотно. Один раз даже состав с танками под откос пустили. Рассказывать обо всем, так на год хватит…
И в каждом бою командир руководил нами, задания давал, проверял их выполнение. Даже приказы издавались, в которых достойным — слава, а кое-кому и влетало по первое число. Словом, шла настоящая служба.
Только к концу третьей недели сдали у некоторых нервы. Сначала у раненых, конечно. Да это и понятно: еды нет, а мы последние крохи им отдаем; и раньше почти голыми были, а теперь и вовсе в босяков превратились. Ночи холодные, ну мы все с себя поснимали и опять на тех же раненых надели.