Да, злость кипела в душе Бушмакина. Злость теперь уже на себя и за то, что ничего не может придумать. Он ерошил волосы, тер подбородок, но ничего путного не смог найти. Ведь, если верить карте, с любой стороны фашисты могут навалиться. А это чепуха! Уже не тот фашист стал, чтобы сразу со всех сторон наваливаться, есть какое-то решение, которого он, Бушмакин, не видит.
Разные есть командиры. Одни все схватывают играючи, словно предугадывают вопросы посредников на учениях или действия врага в бою. Другим все дается с трудом, другие даже талантливое решение, которое, как правило, оказывается самым простым, рожают в муках. Нет, не от неверия в свои силы: этим людям вариант кажется не самым лучшим, они готовы искать нужное до бесконечности. А посредники это не любят, им подавай решение мгновенно, будто школяр таблицу умножения. Поэтому в мирной жизни Бушмакину не везло, поэтому к началу войны он только и дослужился до командира взвода. В войну дело пошло лучше. И, что тоже странно, решения стали приходить как-то неожиданно и такие, что ни за одно разноса от начальства не было.
А сегодня нет ничего…
Бушмакин погасил электрический фонарик, откинул брезент и вылез из воронки. После яркого света электрической лампочки темнота ночи казалась и вовсе непроглядной, она будто приобрела плотность, стала осязаема. Слева и справа ее прорезают хвостатые ракеты. Зеленые, красные, желтые. Там враг. Он боится ночи, нервничает.
За речкой Нугрь на небе только отблески пожаров. Почему так? Почему там, за речкой Нугрь, враг не психует, не освещает истерзанную землю неровным дрожащим светом ракет?
Ответ приходит неожиданно: фашисты считают, что мы выдохлись и не рискнем форсировать вторую речку, пока полностью не овладели берегами первой. Враг предполагает, что мы завтра будем стремиться только расширить плацдарм здесь, в междуречье.
Захотелось кричать от радости, но он только погромил ночи кулаком, сел и стал тщательно проверять свои выводы: в бою одна ошибка может многих жизней стоить.
Да, все правильно: враг измотан нисколько не меньше, чем советские солдаты… Даже больше измотан. Ведь это ему пришлось удирать, ведь это ему в спину строчили автоматы и пулеметы. Значит… А то и значит, что нужно самому ударить по фашистам! Не ждать их утренней атаки, а ударить сейчас, ночью, ударить как можно скорее!
Чуть начало светлеть небо, чуть стала видна земля, изрытая бомбами и снарядами, танковый батальон Бушмакина рванулся вперед. Не пошел, а именно рванулся: комбат приказал с предельной скоростью двигаться к речке Нугрь, форсировать ее и овладеть деревней Озерки.
Утреннюю тишину разметал рокот многих моторов, и первые капельки росы сразу же погасли в клубах серой пыли. Над немецкими окопами торопливо стали карабкаться к розовеющим облакам сигнальные ракеты — призыв о помощи; потом из-за речки Нугрь истерично рявкнула несколько раз пушка и замолкла под гусеницами танка, неожиданно обрушившегося на нее сбоку.
Батальон ворвался в деревню Озерки. Только нет деревни. Не улица — пыльная проселочная дорога. На обочинах хмуро стоят полуразрушенные печи. Лишь на западной окраине уцелело несколько сараев, бань и два дома-развалюхи. Между ними и мечутся фашисты. Их, кажется, сейчас только и преследовать, гнать и уничтожать, а Бушмакин приказывает:
— Занять оборону!
Танкисты чертыхаются, они недовольны, но ослушаться не смеют: строг командир. Да и верят они ему.
Вот и прячут танки за уцелевшими развалинами, прикрывают соломой или расширяют и углубляют воронки от бомб и снарядов и осторожно заводят туда танки так, чтобы из земли торчали только башни, нацелившиеся на околицу длинными стволами.
Давно ли кажется ворвался сюда танковый батальон, давно ли здесь гремели выстрелы и сновали солдаты, а теперь обезлюдели улицы деревни. Будто нет никого живого. Только какой-то ошалелый петух иступленно орет с обгоревшего кола палисадника.
Бушмакин у радиостанции, он разговаривает с командиром бригады.
— Занял оборону в деревне Озерки, — скупо докладывает майор.
— Держаться до нашего прихода.
Окончен разговор, и немедленно подходит механик-водитель Головачев. У него в руках котелок с кашей. Она пахнет так, что сосет под ложечкой.