В тот вечер, когда Юхану дали в газете пинка, он рассказал Май о плагиате. Он лежал в кровати, а Май стояла перед зеркалом и расчесывала свои длинные волосы, которые были совершенно седыми, но по-прежнему блестящими и густыми.
— Почему у тебя такие красивые волосы? — спросил он как-то раз.
— Потому что каждое утро и каждый вечер я провожу по ним щеткой ровно сто раз. Сначала я наклоняюсь — вот так! — сказала она и наклонилась, чтобы показать ему. — А затем провожу щеткой по волосам: раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь, и так до ста. Вот и все!
Май как раз стояла в такой позе, когда Юхан рассказал ей о плагиате. Нагнувшись вперед и вслушиваясь, она в то же время отсчитывала тщательные движения щеткой.
Когда он закончил рассказывать, ей оставалось провести щеткой еще тридцать восемь раз, и она сделала это медленно и сосредоточенно, не произнося ни слова. И вот наступил момент, который Юхан обычно любил больше всего: Май запрокидывала голову назад, и волосы падали, обрамляя лицо и ложась на плечи. Тогда Май смотрела на себя в зеркало и улыбалась.
Но в тот вечер, когда он рассказал ей о плагиате, она не стала смотреть на себя в зеркало и улыбаться.
Вместо этого она сказала, не отворачиваясь от зеркала:
— Бедняга. — Затем она обернулась, подошла к нему и села на край кровати. На ней была тонкая голубая ночная рубашка с белыми звездочками. Май была босиком. От нее приятно пахло. Юхан положил голову ей на плечо:
— Май, ты меня презираешь?
— Нет, — ответила она, обнимая его. — Нет!
Почти точь-в-точь такая же сцена разыгралась пятью годами позже, когда Юхан рассказал ей о визите к врачу.
Май стояла, наклонившись вперед перед зеркалом. Щетка ритмично двигалась вверх-вниз. Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь. Юхан лежал в кровати, пытаясь подобрать нужные слова. Может быть, надо описать кабинет врача, это маленькое помещение, вызывающее клаустрофобию? Или сказать о том, что от врача пахло потом и он был младше Андреаса? Стоит ли говорить «тревожные симптомы» и «метастазы»? Юхан смотрел на Май и думал: «Она поможет мне. Она обнимет меня и скажет, что она меня любит. Она обнимет меня и скажет, что поможет мне, когда это будет необходимо». Поможет умереть, когда он сам этого захочет. Умереть, избежав нестерпимых мучений. Это вопрос собственного достоинства, а Юхан никогда не ставил чувство собственного достоинства во главу угла.
Он снова посмотрел на Май, стоявшую перед зеркалом. Он совершенно не знал, как начать. Не находил слов.
В ночь накануне смерти отца нашли голым, он полз на четвереньках по соседскому саду, за ним тянулась толстая полоска испражнений. Когда на следующее утро отец понял, что с ним произошло, он плакал от стыда. Он схватил свою жену за руку и просил у нее прощения.
Юхану было пятнадцать лет.
— Посиди со мной, — упрашивал ее отец. — Пожалуйста, Агнес, не уходи!
Мать зажмурилась и отрицательно покачала головой.
— Не уходи! — кричал он. — Ты должна… прошу тебя!
— Я не могу, — ответила мать и вышла из спальни.
Тогда отец завыл.
Дверь была закрыта.
Мать Юхана, его почти уже взрослая сестра и он сам сидели на диване в гостиной. Свет был погашен. Дверь закрыта. Отец выл. Шли часы, а он не переставая выл. Под конец раздалось несколько хриплых призывов о помощи.
Когда-то, задолго до того, как отец заболел, он покрасил дверь в спальню в голубой цвет. Мать считала, что голубая дверь в спальню выглядит непристойно. А он, прямо перед детьми и случайно заглянувшим соседом, обнял ее за талию и объявил: «Смотри, Агнес! Наша дверь — это небесные врата!»
Теперь дверь была закрыта, голубая краска на ней облезла, а отец выл.
Когда Юхан заплакал, мать протянула руку и погладила его по голове. Сестра тоже протянула руку и погладила его. Юхан сидел, всем телом вжавшись в диван, между матерью и сестрой, которые гладили его по голове, и слушал, как воет отец. Несмотря на их заботу, Юхан продолжал плакать, и тогда мать руками зажала ему оба уха. Сестра последовала ее примеру, и звук заглох. Так они и сидели: посередине Юхан, а по бокам — мать и сестра, которые зажимали ему уши.
Прошло некоторое время. Никто не шевелился. Звуков больше не было. Осталась только голубая дверь и четыре руки, две пары больших, теплых, сухих ладоней, двадцать пальцев, закрывавших ему уши. Их тела рядом с ним. Час за часом. От матери пахло средством для мытья посуды. От сестры пахло потом, но только чуть-чуть. И вот все кончилось. Юхан понял, что все кончилось, потому что женщины вдруг опустили руки, они больше не зажимали ему уши: чпок! — словно из бутылки выскочила пробка. И потом — тишина.