Жолнер словно уселся на живой мольберт: не только его сапоги, но и платье перемазалось краской. Бессильно погрозив всем плёткой, он ускакал, а толпа накинулась на торгаша-фактора, чтобы вывалять его за обман в грязной луже.
— Благодарю, Панове офицеры, за выручку! — Пан Ильховский поклонился Луке Степановичу. — Ну а с этим наглецом, Рыбинским, я ещё посчитаюсь!
— Так Хвостатый и есть Рыбинский?! — вырвалось у Романа.
— А что, пан о нём слышал? — Ильховский с видимым уважением посмотрел на шрам русского офицера.
— Да так, брат рассказывал об одном поединке! — Роман обращался не столько к поляку, сколько к Чирикову. — Жаль, не знал я, что Хвостатый и Рыбинский — одно лицо. Я под Краковом его в руках держал!
— Никита-то твой ныне в зарубежной поездке обретается? — Хотя Лука Степанович как бы и спрашивал, но как адъютант Шереметева знал наверное, что Корнев-старший приставлен в охрану к князю Сонцеву и вместе с оным убыл с тайным посольством в Дрезден.
Роман согласно кивнул и замолк, вспомнив горячую, но недолгую встречу с братом. Переговорили братья тогда о многом: помянули и покойных родителей, и своего первого наставника по искусству красок, иконописца дедушку Изота, и новгородское житьё-бытьё, которое как-то совсем подзабылось за кочевой военной жизнью. Хотя и грех жаловаться — за три года трудов и походов оба пробились в люди, оба мужеством и отвагой заслужили офицерское звание, хотя и были самых простых посадских кровей. Да ещё и стрелецкой крови вдобавку! Царский указ запрещал после стрелецкого бунта сыновей казнённых стрельцов брать в воинскую службу. И братьям пришлось схитрить: взять материнскую фамилию Корневых, потому как головушка их кровного бати — отважного стрелецкого десятника Дементьева — осталась лежать срубленной на Лобном месте.
После казни отца братья долгие годы воспитывались у деда Изота в Новгороде — матушка-то недолго пережила любимого мужа. Дед Изот, почитай, и заменил им и отца и мать. Ведал дед тонкую науку красок, умел писать и подновлять старые иконы, обучал тому и внуков. Да не успел во всём — помер. И пришлось братьям после смерти деда идти в поход махать сабелькой. Роман делал сие в охотку — бурлила, должно быть, в нём горячая стрелецкая кровушка. А вот Никитка в последнюю встречу сознался, что по-прежнему тянет его от шпаги к краскам и кисти.
— Ну да всё это у него дурь, пройдёт яко сон! — говаривал их верный дядька Кирилыч, уведший братьев в драгуны.
В одном Роман был благодарен дедушкиной науке: обучил их дед Изот и славянской грамоте, и немецкой речи, которую сам усвоил в Риге и Ревеле, где плотничал в оные годы с новгородской артелью. На саксонской службе это крепко помогло Роману, и последний командир новгородского полка майор Ренцель дал ему офицерский чин не только за удаль и отвагу (мало ли было в полку отважных сержантов!), но и за толковость и способность к языкам. Вот и сейчас, к примеру, Роман лучше всех понимал витиеватую речь пана Ильховского и поневоле стал его переводчиком для других офицеров.
— Этому разбойнику Рыбинскому, да поразит его матка-бозка, всё одно кому служить — Господу Богу иль самому сатане, лишь бы народ раздевать! Поверит ли ясновельможный пан ротмистр (Ильховский уже успел выспросить у Романа звание Чирикова), но сей разбойник четырежды перебегал от круля Августа к крулю Станиславу и обратно! И всё для того, чтобы грабить: встретит людей короля Августа — режет их во имя короля Станислава, встретит на большой дороге знатного пана, станиславчика — ограбит его во славу короля Августа! — Пан Ильховский всё ещё не мог успокоиться при одной мысли о разбойнике.
— Жаль, не ведал я, что Рыбинский и Хвостатый одно лицо! Не ушёл бы он тогда от меня, не сдал бы я его комиссару короля Августа! — сожалел Роман.
Меж тем офицеры стали подбирать конька прапору-воробышку, и здесь пан Ильховский проявил и знатный нюх, и великое искусство. Он заглянул в зубы доброму десятку лошадей, пока не остановил свой выбор на крепком трёхлетке из буджакских степей.
— Добрый конь! И пан прапорщик не пожалеет тех талеров, что за него просят! — Пан Ильховский даже языком прищёлкнул. А после удачной покупки чистосердечно предложил Чирикову и его компании обмыть покупку и угоститься в его погребке.
— Я должник перед господином ротмистром и потому угощаю его и его друзей! — Пан гордо выставил вперёд толстое брюхо.
Чирикову ничего не оставалось, как благодарно склонить голову. Ему памятен был царский указ о вежливом обращении с поляками из Сандомирской конфедерации, стоявшей на стороне Петра.
Приглашение толстого пана приняли сразу и прапор» воробышек, и немец-майор, успевший шепнуть Роману:
— Пойдёмте с нами, поручик, не пожалеете! У этого Ильховского — лучшее пиво в Лемберге!
Роман колебался, но тут его сгрёб своей тяжёлой дланью Лука Степанович:
— Идём с нами, Корнев! За пивом и о твоих делах потолкуем! Я случаем недавно спроведал в штабе, в какой ты ныне полк определён!
Романа, уставшего ждать новое назначение, эта новость сразу заинтересовала, и он зашагал рядом с ротмистром. Остальные офицеры двинулись осматривать город.
Шагая за толстым паном Ильховским, который уверенно петлял по узким улочкам и закоулкам старого Львова, Лука Степанович успел сообщить Роману, что ныне в Петербурге формируется полк невских драгун и ему, Корневу, быть при оном.
— И знаешь, кто командует сим полком? — лукаво спросил Чириков. И, глянув на Романа, подмигнул. — Да твой старый покровитель Ренцель, тот самый, что вас из Германии вывел! Он-то тебя в полк и затребовал!
— Здорово! — обрадовался Роман.
Но Лука Степанович обнял его за плечи и прошептал на ухо:
— Это ещё не всё, Корнев. Ты со своей командой драгун отправишься поначалу в Новгород набирать рекрут, а по дороге ведаешь, кого охранять будете? — Чириков округлил глаза и выдохнул: — Самого государя-наследника, царевича Алексея!
Но Романа последнее известие поразило меньше, чем то, что он опять повидает Новгород, увидит родных и близких. «Жаль, брата Никитки нет рядом — радовался бы вместе со мной!» С такой мыслью и шагнул он в знаменитый пивной погребок пана Ильховского. Здесь, у себя дома, пан командовал, как генерал. По первому же его знаку им накрыли большой стол, и тотчас перед гостями выросли кухоли с пенящимся пивом.
— Пью, Панове, за союз России и Речи Посполитой! Пока мы вместе, никакие схизматики-шведы и продажные станиславчики нам не страшны! — Пан Ильховский поднял свою большую кружку. — Прозит! — Пиво было отменное, но пан Ильховский тут же поведал, что всё лучшее пиво в Белзе.
— Пиво белзко, Панове, варят на самой доброй воде, оттого в нём никакой горечи... — Хозяин со знанием дела объяснял секреты пивоварения. За беседой выяснилось, что у Ильховского есть своя пивоварня и во Львове, и в Белзе, а вот его пивоварню под Краковом сожгли схизматики-шведы по приказу своего короля.
— Этот шведский молокосос не понимает вкус доброго пива, Панове! — Ильховский так стукнул дюжим кулаком по дубовому столу, что кружки подпрыгнули. — Только подумайте, когда он полонил меня, пивного короля Речи Посполитой, то потребовал выкуп не добрым пивом, а мадьярским лёгким винцом для баб! — негодовал хозяин, — И взял с меня столько бочек, негодник, сколько я выпил на пивной дуэли с его противником Августом!
Об этой знаменитой дуэли были наслышаны и русские офицеры — и не только Лука Степанович и Роман, но даже прапор-воробышек.
— Позволю спросить, сколько же выпили тогда с королём Августом, пан Ильховский? — открыто спросил изрядно уже захмелевший «воробышек». Роман перевёл его слова хозяину.
— Много, молодой человек, очень много! — Пан Ильховский хитро подмигнул, как один многоопытный человек другому, Луке Степановичу.
— А хочет пан, я тоже перепью короля Августа! — вскочил вдруг захмелевший прапорщик и гордо оглядел молоденьких и хорошеньких подавальщиц пива.