Крепка солидарность калькуттских рабочих. Однажды я видел город пустым, будто вымершим: в знак протеста против закона, запретившего забастовки в жизненно важных отраслях экономики, принятого в Дели, Калькутта провела «баидх» — двадцатичетырехчасовую забастовку. Остановился транспорт, остановилось все.
Главный министр штата Джиоти Басу, представляющий партию КПИ[м], принял меня в небольшой комнате, уставленной белыми диванами и курительными столиками. Он был одет в белую куртку и дхоти — всегдашний свой наряд. Усталые умные глаза смотрели на меня спокойно и дружелюбно.
— Трудно быть коммунистом в условиях буржуазного правопорядка, — сказал он. — Находясь у власти, мы не имеем возможности проводить сколько-нибудь глубокие и широкие преобразования. Стремимся улучшать положение рабочего класса и крестьянства, строго следим за соблюдением законов, за справедливым распределением земли. Основные же социальные устои остаются пока, увы, незыблемыми. Как и у некоторых других штатов, у нас довольно сложные отношения с центром, который, например, отказывает нам в капиталовложениях на развитие электроники и других передовых отраслей индустрии. И все же народ идет за нами, верит нам.
Говорят, что и капиталисты признают — никто лучше Джиоти Басу не мог бы управлять таким гигантским и противоречивым хозяйством, как Калькутта и вся Западная Бенгалия. Его авторитет — авторитет несгибаемого и честного человека — непререкаем.
Калькуттцы любят слегка подтрунивать над собой. Много раз я слышал такую шутку-каламбур: у нас в городе сколько угодно Чаттерджи и Мукерджи (распространенные бенгальские фамилии). Не хватает лишь Энерджи (энергии). Шутка эта, однако, не вполне справедлива. Разве могла бы Калькутта играть свою огромную роль в жизни всей Индии, если бы ома была вялой, пассивной? До Джадавпурского университета добираюсь долго и мучительно: снова разрытые улицы, пробки у перекрестков, нервная перекличка затяжных гудков. Наконец таксист тормозит у какой-то невзрачной стены. Вхожу в узкую калитку и оказываюсь в другом мире. Множество белых зданий среди цветущих деревьев, сочная зелень лужаек. Теснота, грохот и грязь остались за стеной. На зеленом ковре группки оживленно жестикулирующих юношей. Стайки девушек в красных и синих сари перебегают из здания в здание. Десяток старшекурсников окружает старого профессора. Где-то впереди звучит звонкий девичий смех. Я ищу знакомого поэта Хаята Мамуда из Дакки, выигравшего конкурсное аспирантское место на кафедре сравнительного литературоведения. Но Хаят, оказывается, уехал ненадолго к себе в Дакку. Знакомлюсь с его учителем, доктором Амио Девой, возглавляющим необычную кафедру. Сравнительное литературоведение — новейшая отрасль знаний, во всем мире едва ли наберется десятка полтора таких кафедр. Здесь, в грохочущей, обнаженной, разъятой Калькутте, в которой многие тысячи людей не имеют крова над головой, она кажется мне на секунду непозволительной роскошью, нелепой прихотью оторванных от жизни людей. Но я тут же отбрасываю эту мысль. Ведь в Калькутте жил и творил великий Тагор, на целое столетие ускоривший развитие бенгальского языка, давший мощный импульс художественному творчеству всей Индии.
Маленький, щупленький, улыбчивый мистер Дев коротко формирует задачи, стоящие перед его кафедрой.
— В нашей стране много литератур, как, впрочем, и в вашей. Изучение каждой из них требует знания некоторых их общих черт, обусловленных историей закономерностей, связанных с близостью культур наших народов. Есть еще один аспект у нашей кафедры. Мы долго были английской колонией, и английская литература не могла не оказать на нас существенное влияние. Новая наука позволяет установить его пределы, а также степень проникновения в наши литературы европейских литератур — через английскую…
Вечером брожу по улице Шекспира, перед зданием советского генконсульства. Неподалеку от него расположен дворец Калимандир, в котором дают представления различные калькуттские труппы. Каждую субботу здесь выступает известный любительский театр «Адакар». Калькутта — бенгальский город, однако значительную часть его населения составляют небенгальцы. Как в Бомбее — немаратхи. Здесь много марвари — выходцев из Раджастхана, гуджаратцев, бихарцев, уттарпрадешцев. Словом, одним бенгальским театр обойтись не может. Даже чисто бенгальские произведения разыгрываются нередко и на хинди. У группы «Адакар» свой переводчик, немолодой, лысенький юркий человечек, сидящий рядом со мной. Время от времени он аплодирует артистам, произносящим реплики в его переводе. Маленький мистер Манмохан Тхакоре обожает свою работу, свою труппу, Калимандир, Калькутту и все человечество.
На сцене между тем идет бытовая комическая драма Манохара Катдаре «Друг-жена найдется», написанная на языке маратхи и переведенная на хинди. Актеры пластичны, обладают хорошим чувством меры, действие разворачивается динамично. Реалистичность создаваемых образов сочетается с постановочными условностями: вместо цветка юноша вручает девушке пустую щепотку, та подносит к носу три сложенных пальца, в которых якобы зажат цветок, точно так же наливается «вода» из «графина» в «стакан».
Калькутта и в театральной сфере хочет быть современной.
В городе, как я уже говорил, Хугли грязно-серая. Там она пахнет рыбой, солью и нефтью и кажется густой и неподвижной. А здесь, в тридцати километрах от города, она поражает прозрачной синевой. Лучше было бы приплыть сюда на моторной лодке, чем продираться почти три часа между сотнями подвод, велосипедов, лошадей, коров, мотоциклов и грузовиков, подолгу ждать у переездов. Но дельные мысли, как известно, приходят всегда с некоторым опозданием. К калькуттским джутовикам это не относится — свой товар они доставляют в порт именно по Хугли — на небольших баржах. Мистер С. Н. Гуха, менеджер фабрики, для того и привел меня сюда, чтобы показать фабричный причал и отгрузку товара. Фабрика носит имя «Надя». Не потому, что продукция ее предназначена в основном для экспорта в Советский Союз. Просто так испокон веку называлось это местечко. Однако сегодня оно звучит символично.
— Хороший джут напоминает золотистые волосы красивой русской девушки Нади, — шутит мистер Гуха. Маленький, крепкий, гибкий, он не идет, а летит между станками и машинами. С гордостью показывает советскую прядильную машину серии ПС, установленную недавно.
— «Надя» немного меньше, чем «Горипур», — сообщает он походя. — У нас всего 580 рабочих, и выпускаем мы лишь 85 метров джутовых тканей в день. Однако по номенклатуре изделий мы их опережаем.
Разглядываю в специальном выставочном зале образцы джутовой продукции «Нади»: добротную мешковину, красочные джутовые обои, хорошо отбеленную грубую ткань, из которой можно шить «вечную» спецодежду, ткать ковровые основы, делать обои.
Фабрика «Горипур» расположена на том же берегу Хугли, что и «Надя». Ее причал хорошо отсюда виден. Несколько минут — и я здороваюсь с мистером Р. С. Сураной, главным управляющим группы предприятий «Горипур компани лимитед». В нем нет быстроты и натиска мистера Гухи. Он кажется стеснительным и даже скованным. Но скоро выясняется, что его смущает мой диктофон, я останавливаю пленку, и он светлеет.
— Мы только что установили 25 советских прядильных систем, — говорит он. — Это позволит нам значительно увеличить выпуск продукции. А пока даем 110 метров в день.
В цехе прядения обращаю внимание на чистоту. Вспоминаю бангладешскую фабрику «Адамджи» под Нараянганджем — никакого сравнения. Ни хлопьев счесанного джутового «снега», висящих в раскаленном воздухе, ни трансмиссий, ни спящих вповалку рабочих, закончивших смену. Опрятные молодые люди присматривают за системами, ловко заправляют нити во всасывающую трубку. Вполне сносная температура воздуха, простор, спокойствие. Прохожу весь путь джутовой эстафеты — от джута-сырца в снопах до плотно спресованного тюка из мешков, предназначенного к отправке в СССР: прядение, ткачество, шитье мешков, упаковка. Еще до «Нади» я побывал на фабрике «Релайэчс», где мое внимание обратили на большую букву «Р», аккуратно выведенную масляной краской на некоторых машинах. Первая буква слова «Рашия» — «Россия» — напоминает рабочим о том, что их продукция попадет в Советский Союз и качество ее должно быть поэтому безупречным. Говорю об этом мистеру Суране. Он смеется: