— Нет, больше не верю.
Англесси вздохнул.
— Жаль, что я верю. Иначе я бы взял оружие и вышиб Бевану мозги. Мне давно следовало бы так поступить.
— Возможно, если вы поживете подольше, то вам повезет, и кто-то другой сделает это за вас.
— Те, кто заслуживает смерти, живут долго, — проворчал Англесси.
Он устремил взгляд вдаль, где лунный свет отражался от высоких сводчатых окон старинной каменной церкви.
— Я сидел сейчас здесь и думал, как бы все сложилось, родись я на тридцать лет позже… или родись Гиневра на тридцать лет раньше. Полюбила бы она меня, как вы думаете?
— Она любила вас. Мне кажется, под конец она осознала, что вы дали ей то, чего не давал никто и никогда за всю ее жизнь.
Англесси удивленно покачал головой.
— Что же это?
— Свою бескорыстную любовь.
Старик с силой зажмурился, словно от глубокой, невыносимой боли.
— Я был эгоистом. Если бы не моя одержимость заиметь наследника… если бы я не толкнул ее в объятия этого молодого человека… она ни за что бы не погибла.
— Этого вы знать не можете. Пусть я не верю в Бога, зато я верю в предначертанный путь. Как бы мы ни старались, мы все равно по нему пройдем, даже сами этого не сознавая.
— А разве это не божий промысел?
— Возможно, — сказал Себастьян. Он внезапно почувствовал, что очень устал. Ему захотелось обнять Кэт. И держать ее в своих объятиях целую вечность. — Возможно, так и есть.
Он пришел к ней глубокой ночью, когда последняя карета давно прогрохотала по улицам, а от луны осталось лишь бледное воспоминание. Кэт, беспокойно метавшаяся во сне от непривычной ночной жары, проснулась и увидела рядом Девлина.
— Выходи за меня, Кэт, — сказал он, трясущейся рукой убирая прядь волос с ее взмокшего лба.
Она разглядывала его лицо при свете умирающей луны, разглядывала до тех пор, пока надежда не иссякла, а вместо нее в сердце заползла боль. Не в силах больше этого вынести, она прижалась лицом к его плечу, чтобы он не видел ее, а она его.
— Не могу. Ты кое-чего не знаешь обо мне. Не знаешь, что я натворила.
— А мне все равно, что бы это ни было. — Он запустил пятерню в ее пышную шевелюру и, нажав большим пальцем на подбородок, вынудил поднять голову, — Никакой твой проступок не смог бы меня заставить…
Она прижала пальцы к его губам, не дав закончить фразу.
— Нет. Так нельзя говорить, когда ты не знаешь, о чем речь. А у меня не хватает смелости во всем признаться.
— Я знаю, что люблю тебя, — сказал он, целуя ей пальцы.
— Тогда давай довольствоваться этим. Прошу тебя, Себастьян. Давай довольствоваться этим.
Швырнув на столик в темном холле шляпу и перчатки, Джарвис направился в библиотеку. Он зажег несколько свечей и налил себе бренди, после чего с довольной улыбкой понес бокал к креслу возле камина.
Но через секунду он отставил нетронутый бокал и вынул из кармана ожерелье леди Гендон. Обвив цепочку вокруг пальца, он поднес подвеску ближе к свету. Голубой каменный диск с наложенным на него серебряным трискелионом принялся описывать дугу, медленно раскачиваясь в воздухе. Умом он понимал, что легенда, которой обросла эта вещица, полная чепуха. И все же ему показалось, будто он чувствует силу, излучаемую подвеской. Чувствует, но не может ухватить.
— Папа!
Оглянувшись, он увидел на пороге дочь, Геро, и зажал подвеску в кулаке.
— Почему ты до сих пор не спишь? — спросила она, входя в комнату.
В белом атласном вечернем платье, в котором она ходила на бал принца, в золотистом свете свечи, мягко освещавшем ее кожу, с завитыми локонами вокруг лица, Геро выглядела почти хорошенькой.
Он швырнул ожерелье на стол и потянулся за бокалом.
— Мне захотелось выпить бренди перед сном.
Ее взгляд упал на ожерелье.
— Какое интересное украшение, — сказала она и взяла его со стола, прежде чем отец успел ее остановить.
Геро положила подвеску на ладонь. Отец увидел, как лицо ее постепенно изменилось — она разомкнула губы и слегка нахмурилась.
— Что? — спросил он с невольной резкостью. — Что такое?
— Ничего. Просто… — Она неуверенно рассмеялась. — Звучит, конечно, смешно, но мне кажется, будто оно излучает тепло. — Геро подняла на него глаза. — Чье оно?
Джарвис залпом выпил бренди и отставил бокал в сторону.
— Полагаю, теперь оно твое.
ОТ АВТОРА
В георгианскую эпоху якобиты представляли собой вполне серьезную угрозу династии Ганноверов. Парламентский билль о правах для католиков 1778 года был обусловлен официальным устранением Стюартов от престолонаследия. Но со смертью в начале девятнадцатого века Генриха Стюарта, брата Красавчика принца Чарли, династия Стюартов закончилась. Их право на трон перешло к королю Савойи, который был потомком дочери Карла I (Ганноверы прослеживали свой род от дочери отца Карла I, Якова I).