– Давно я здесь?
– Несколько часов, – ответил Синичкин. – Кости у тебя, Ломакин, целы, небольшое сотрясение и синяки. Врачи, конечно, настаивают, чтобы ты полежал. Но я против...
– Почему?
Следователь недовольно крякнул, протянул мне пакет с документами.
– Держи. Из института тебя исключили, из комсомола тоже. Состоялось экстренное партийное заседание в узком кругу. Просили меня и дело на тебя завести. Как на насильника. Да только Таня подтвердила: все по любви у вас вышло. Да я и сам знаю, не преступник ты, Ломакин, уж навидался я их, а просто дурак. Такое в день похорон своей девушки учудить. Этого тебе товарищи-комсомольцы ни за что не простят, навсегда ты уже останешься в их глазах моральным уродом. Не знаю, что на самом деле произошло, думаю, все не так просто. Но интересоваться не стану. Главное, все живы-здоровы. А тебе надо уехать. Чем быстрее, тем лучше.
– Но... куда я? Некуда...
Это было правдой. Я детдомовский, потом сразу поступил в институт, дали общежитие.
– Родина наша большая, Ломакин. Здоровый парень не пропадет. Ну да я тебе все равно помогу. Поедешь одну деревню. Называется Козодоевка. Письмецо передам председателю колхоза, он тебе помощь окажет. И вот денег держи, на дорогу хватит.
– А Таня? – выдохнул я. – Вдруг со мной уехать захочет?
– Таня твоя не пропадет, не боись. И так скажу: тебе не звать девицу эту с собой нужно, а бежать от нее со всех ног. Поезд через два часа. Ну прощай, Ломакин!
Синичкин ушел. Сначала я не собирался следовать его приказам. Хотел вернуться в общагу, объяснить все ребятам. Покаяться за Ольгу. Но внезапно за окном раздались голоса. Пьяные и гневные. Генкин я узнал сразу. Бывший лучший друг кричал:
– Да здесь он, это ближайшая больница. Пусть отовсюду выпрут, посадят, но убью гада!!
– Мы с тобой, Геныч... – поддержали товарища и другие, такие же пьяные, злые, жаждавшие со мной разделаться окончательно.
Грозная ватага вошла внутрь. Пока тоненькая медсестра пыталась их вразумить, я открыл окно и выпрыгнул наружу. А через два часа уже ехал в забитом плацкартном вагоне в незнакомую деревню со смешным названием Козодоевка..."
Мое увлекательное чтение прервали крики и шум за окном. Я выглянула и увидела, что деревенский народ дружно куда-то мчится. Причем, все вооружены. Бабы ухватами, утюгами, скалками. Мужики с топорами и вилами. Я выскочила и рванула следом за толпой. Через несколько минут оказалась у большого, добротного деревянного дома, где уже собралась почти вся деревня. Женщина средних лет, судя по всему, хозяйка избы, защищала входную дверь с охотничьим ружьем в руках. Но она, скорее, вызывала сочувствие и жалость, чем страх.
– Я выстрелю, ей Богу, выстрелю, если кто шаг сделает! – предупреждала дама. – Не виноватая моя дочь ни в чем!
– Как енто не виновата? – рассержено взвизгнула одна из бабулек. – Куры у всей деревни разом полегли. Твоя дочь порчу навела, не иначе. Ох, родила ты, Зойка, ведьму...
– Яблочко от яблони недалеко падает! – добавил сухонький мужичонка. – Ты ведьма и дочь твоя. Теперича это всем известно.
– Да какая ж я ведьма! На картах разве гадаю. Так это все болтовня пустая, приработок. Вот ты, Селантий, у меня гадал, спрашивал, отдастся ли тебе Ленка Свиридова. Я сказала, что да. А разве сбылось? Ленка тебе от ворот поворот дала.
Видно, для деревенских откровения гадалки о личной жизни Селантия оказались сюрпризом. Народ дружно рассмеялся. Внимание переключилось на стареющего Казанову:
– Ох, Селантий, – закудахтали бабы. – Не знали, что у вас с Ленкой шуры муры. А благоверный ее в курсе?
– Уже да! Убью!! – заорал здоровенный детина с топором и кинулся на Казанову.
Не миновать бы беды, но подлетел полицейский уазик. Из него выскочили Лешка и Варвара.
– Что тут происходит? – рявкнул полицейский.
– Народ над дочерью моей расправу учинить хочет. Винят девку, что она кур сгубила. Дескать, ведьма.. Дура моя Ирка набитая, правда, фантазерка. Но живность до одури любит. Не трогала она кур, не колдовала.