— Гудим еще не лег. У него не отнять скрипку. Иди, поговори с сыном, — тихо отправляет мужа.
Придет Инквизиция. Такое непривычное слово нехотя упирается в десна, резким «з» режет уши. Женские руки красные от того, что она не может перестать вытирать их накрахмаленным фартуком. Кажется, она уже содрала кожу и эта легкая боль заставляет остановиться. Еще вчера привычная стирка была во всем в доме, а теперь идет война, которой никогда не было ни на веку их семьи, ни на веку предыдущих поколений.
Вдруг огонек лампы распаливается, движется дико. В желтом свете блестит лезвие кухонного ножа. Женщина хватает его бездумно, кладет на новую разделочную доску с неприятным стуком. Она знает слова и схемы, которые с такой неохотой учила в молодости, и которые — она была уверена до этого самого момента! — никогда не понадобятся. А теперь, так неожиданно, не успев осознать свой поступок, пальцы и полные губы шевелятся тихо, накладывая смертельное проклятие. Она отдаст оружие Абелю, тот сожмет такой обычный нож, которым вчера отрубал рыбе голову, и, спрятав его в жилет, отправится в бессоннице ждать врага. Она знала как все будет. Только одно оставалось неясным: настанет ли для них безопасное следующее лето?
И когда уже не слышно ничего и не видно ничего во тьме, что исходит от накладываемого проклятия, Абель вновь входит в кухню. Он садится тихо, не тревожит жену. Вдруг съедает всю давно остывшую еду как жаждущий, припавший к ледяной воде ручья. Из другой комнаты доносится жалобное завывание скрипки так и не легшего Гудима. Женщина не видит, но в ее сознании представляется знакомая картинка дрожащих на пальцах струн младшего сына.
Закончив ворожить, она утирает слезы кулаком и потом ещё долго-долго стоит, уперевшись ручищами в тумбу. Невыносимо горестное чувство поглощает ведьму кусок за куском.
***
Щеки мокрые от слез. Мелкие капли катят то ли из-за боли в кисти, то ли из-за боли в сердце.
Далила выныривает из потока чужих воспоминаний, задыхаясь, пугаясь, вытаскивая злополучный нож из руки. Она не успевает вовремя подставить окровавленную руку к миске и пачкает платье. Не беда, вывести пятно легко… Сложно другое…
Кажется, отходит шок, и боль в руке становится невыносимой. Далила сгибается в немом крике, обхватывает запястье второй рукой, сжимает бугорки костей. Проклятый кинжал со звоном стали падает к полу. Рыжая ведьма встаёт, прижимая руки к сердцу. Она, кажется, вот-вот вырвет его из груди.
«Давай-давай-давай-давай! Заживай! Ну же! Ну!» — кричит она про себя, имея возможность лишь выпустить стон сквозь зубы. Мисс Рослин, все ещё кашеварящей за дверью, включившей радио, совершенно не нужно сейчас стучаться в дверь.
Наконец, рана немного срослась. Пусть со спазмом и напряжением, но теперь можно было с трудом согнуть дрожащие пальцы. Девушка, громко выпуская дыхание через стиснутые зубы убрала весь учиненный бардак, забрала нож с книгой и, пряча окровавленную руку в кармане форменного жилета, спешно распрощалась с мисс Рослин.
До вечера адептка пыталась учиться, читать книги, которых понатащила из библиотеки, но ничего не шло в толк. Постоянно возникал образ ведьмы, лица которой Далила не видела и которую не знала, но с которой имела эфемерную, но такую сильную связь воспоминаний. Возникал образ ее мужа и сына, которые, без сомнений, вскоре умерли. Мелодия скрипки все не отпускала ее. Смычком водили словно по мозгу, на удивление умудряясь создавать трогательную мелодию. Руки Далилы иногда подрагивали, как будто она сама вдруг научилась играть ту самую партию. Даже сменить воду для подаренных тюльпанов стало для нее сложными, виртуозными пассами. Ни с того ни с сего предложение из учебника или художественной книжки прерывала полная надежды фраза: «Главное продержаться до холодов». Саркастичный, злой, обиженный внутренний голос восклицает в ответ: «Какие там холода!». Армия, превосходящая ополчение во много раз, окружившая Старый Город и с моря, и с суши, захватила ведьминское племя за какую-то неделю.
Только к вечеру девушка смогла успокоиться. Однако, только она приблизилась к половине всего материала, что ей нужно было изучить за все пропущенное время, как часы твердо, как и всегда, тиканьем отметили наступление шести вечера. За пишущей спиной раздались брызги океана. Марик был пунктуален.