Холодный ветер забрался под плащ, оставил бугорки мурашек.
— Я рада, что ты здесь, с нами. Действительно, это звучит страшно. Но ты не должен бежать от своих сил. Ну, представь, как если бы я отреклась от своего происхождения и своей уникальной природы, от самого ведьминского имени. Это была бы уже не я, не та девушка, которой могу гордиться. И ты был бы не собой, а совсем-совсем другим человеком.
А он отвечает тяжело, почти не задумываясь:
— Ты гордишься собой, а я ненавижу. Нечем мне пока гордиться. Если чем-то искуплю свою вину, то непременно мир избавится от меня, чтоб не натворил ещё чего. Я почему-то чувствую, что старая ходит за мной, и хрустит своими костями. Особенно этими длинными зимними вечерами… Или приснится какой мертвец, которого я же сам и убил, так и зовёт к себе. А я, Далила, — перешёл он на шепот, не убирая при этом светлого, рыбьего взгляда от дыма сельской трубы, — А я иногда и хочу к нему пойти, а не могу. Не выйдешь из тела.
Девушка сжала его ещё сильнее. Она боялась, что он прямо сейчас выйдет из тела и будет для него это легко-легко.
— Глупости говоришь. Ты тут ещё нужен, нам с Горстом. Всем нашим странам, которые зависят от этого дела. А ты что, думаешь, больше не будет такой важной работы в СВНЕБе? Да за одним делом пойдет другое! Ты сполна все искупишь и даже ещё больше хорошего сделаешь.
Марик только вновь усмехается, так, словно сдерживая настоящий смех, и отвечает на эти слова:
— Вот бы я сам в себя так верил, как ты, наивная, в меня. Ну, ладно, полно болтать, вон уже и деревня.
Действительно, бревенчатые дома, высящиеся на небольшом, косом холме, уже были хорошо видны. И все же, пока пара обходила деревню с другой стороны, Далила думала о том, что ей хотелось бы переместиться в тело Марика, оглянуться на гниющую старуху, скорчить ей рожу, чтоб она ушла, поняв, что время ее придет ещё не скоро. Чтоб она не пугала и так испуганного своим существованием мужчину.
При восхождении на холм к самому крайнему двору, на который указал Ойшер, открылась вся деревня. Вдруг завыли многочисленные глотки собак, сиреной огласили всю деревню. Так они реагировали на приближение ведьмы. От резкого звука Далила дрогнула. Ей стало не по себе, будто ее гнали из поселения. Марик быстро открыл незапертую калитку, вошёл во двор. Изба даже со стороны выглядела справной и большой, а вот придомовой участок был слишком голым. Только белье сушилось на длинной верёвке. В окошках пригласительно висели белые занавески.
Девушка не совсем понимала что они будут говорить или делать, только она была предупреждена, что ей не стоит сильно высовываться. Она и не высовывались, стоя смирно, словно напакостивший ребенок за спиной Марика, локтем грозно стучащего в дверь.
— Хозяйка, отворяй!
Тут боковым зрением девушка заметила серую будку, из которой дружелюбно помахивая хвостом, зевая, вылезла дворняга. Она не боялась ведьму и только внимательно, играючи наклонив голову, поглядывала на внезапную гостью. «Это фамильяр» — сразу поняла адептка. Сомнений, что в этом деревенском доме, таком далёком от общины, живёт ещё одна ведьма, не оставалось.
Собака, немного помявшись, оглянувшись, выбежала, самостоятельно открыв калитку. Возможно, она поспешила успокаивать сородичей: тогда становилось понятно как же живет ведьма среди кучи домашних и одомашненных животных.
Тут за тяжёлой дверью послышались торопливые, семенящие шаги. Что-то упало с грохотом и разбилось. Тяжёлый последний шаг упал перед входом и распахнул дверь настежь.
— Кась!.. Ах! Вы!
На пороге стояла запыхавшаяся женщина. У нее была длинная, смольная коса на овальном черепе и кривая вена у тени под черным глазом. Радость от ожидания кого-то другого резко сменилась удивлением, а затем страхом, смешанным с раздражением. Женщина откинула волосы, начала поправлять ворот своей рубахи. Костяшки ее пальцев намертво вцепились в крестики вышивки. Она вдруг сказала грубо: